Страница:Тимирязев - Бессильная злоба антидарвиниста.pdf/31

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница выверена


— 27 —

словами: «Дѣло не въ томъ, г. Страховъ, вашъ ли это платокъ, или мой, а въ томъ, что я его призналъ своимъ

Да, логика… виноватъ, на этотъ разъ, кажется, этика мститъ за себя жестоко!

Тот же текст в современной орфографии

словами: «Дело не в том, г. Страхов, ваш ли это платок, или мой, а в том, что я его признал своим

Да, логика… виноват, на этот раз, кажется, этика мстит за себя жестоко!

VIII.
О сохраненіи всего въ природѣ.

И эта глава опять не имѣетъ никакого отношенія къ дѣлу. Вся она посвящена глумленію надъ одною фразой моей статьи, брошенною мимоходомъ, какъ нѣчто всякому понятное. Но г. Страховъ ея не понялъ и на основаніи этого позволяетъ себѣ на четырехъ страницахъ издѣваться надо мной.

Посмотримъ, въ чемъ же заключается проявленіе моего будто бы грубаго невѣжества, юмористически (по мнѣнію г. Страхова) заявленное въ самомъ заголовкѣ и для издѣвательства надъ которымъ г. Страховъ спеціально скликаетъ своихъ читателей. «Извольте читать на страницѣ 155!» — торжественно выкликаетъ онъ и приводитъ это, по его мнѣнію, позорящее меня мѣсто моей статьи. Вотъ оно: «Сохраненіе случайнаго уклоненія въ его чистой формѣ — это одинъ предѣлъ явленія; его безслѣдное исчезновеніе, полное раствореніе въ нормальныхъ формахъ — это другой и, замѣтимъ, идеальный, теоретическій предѣлъ», — «то-есть, — перебивая мою мысль, торопится, для вящаго вразумленія читателя, пояснить г. Страховъ, — никогда не достигаемый, предполагаемый лишь мысленно, и въ дѣйствительности не существующій», и полагая, что поймалъ меня на словѣ, довелъ мою мысль до абсурда, продолжаетъ цитату: «Въ дѣйствительности, — говорю я, — къ органическимъ формамъ, какъ и къ матеріи, какъ и къ энергіи, примѣнимо изреченіе Лавуазье: «dans la nature rien ne se perd»[1]. Логически немыслимо, чтобы какое-нибудь воздѣйствіе на организмъ исчезло безъ слѣда, — именно этою невозможностью безслѣднаго исчезанія воздѣйствій на организмъ и его потомство, суммированіемъ этихъ воздѣйствій мы и должны объяснить себѣ прогрессивное усложненіе организмовъ». Окончивъ цитату, г. Страховъ выходитъ изъ себя. «Признаюсь, — восклицаетъ онъ, — рѣдко можно найти болѣе странную выходку, и, притомъ, сдѣланную безъ всякаго повода, безъ всякой надобности. Какой это новый законъ сохраненія чего-то въ организмахъ провозглашаетъ г. Тимирязевъ?» и далѣе: «Вѣдь, дѣло идетъ о случайныхъ уклоненіяхъ и нѣтъ никакого сомнѣнія, что скрещиваніе уничтожитъ ихъ безъ слѣда», и, наконецъ, та же мысль повторяется въ болѣе философской формѣ: «Г. Тимирязевъ увѣряетъ, что безслѣдное исчезаніе — невозможность, логически немыслимо. Ахъ, эта логика! Вотъ Дарвинъ — тотъ, кажется, о логикѣ никогда

  1. Г. Страховъ утверждалъ, что я невѣрно цитирую мысль Лавуазье, придаю ей слишкомъ широкую форму. У Дюма, лучшаго знатока твореній Лавуазье, она приводится въ слѣдующей, еще болѣе общей формѣ — rien ne se perd, rien ne se crée.
Тот же текст в современной орфографии
VIII.
О сохранении всего в природе.

И эта глава опять не имеет никакого отношения к делу. Вся она посвящена глумлению над одною фразой моей статьи, брошенною мимоходом, как нечто всякому понятное. Но г. Страхов её не понял и на основании этого позволяет себе на четырех страницах издеваться надо мной.

Посмотрим, в чём же заключается проявление моего будто бы грубого невежества, юмористически (по мнению г. Страхова) заявленное в самом заголовке и для издевательства над которым г. Страхов специально скликает своих читателей. «Извольте читать на странице 155!» — торжественно выкликает он и приводит это, по его мнению, позорящее меня место моей статьи. Вот оно: «Сохранение случайного уклонения в его чистой форме — это один предел явления; его бесследное исчезновение, полное растворение в нормальных формах — это другой и, заметим, идеальный, теоретический предел», — «то есть, — перебивая мою мысль, торопится, для вящего вразумления читателя, пояснить г. Страхов, — никогда не достигаемый, предполагаемый лишь мысленно, и в действительности не существующий», и полагая, что поймал меня на слове, довел мою мысль до абсурда, продолжает цитату: «В действительности, — говорю я, — к органическим формам, как и к материи, как и к энергии, применимо изречение Лавуазье: «dans la nature rien ne se perd»[1]. Логически немыслимо, чтобы какое-нибудь воздействие на организм исчезло без следа, — именно этою невозможностью бесследного исчезания воздействий на организм и его потомство, суммированием этих воздействий мы и должны объяснить себе прогрессивное усложнение организмов». Окончив цитату, г. Страхов выходит из себя. «Признаюсь, — восклицает он, — редко можно найти более странную выходку, и, притом, сделанную без всякого повода, без всякой надобности. Какой это новый закон сохранения чего-то в организмах провозглашает г. Тимирязев?» и далее: «Ведь, дело идет о случайных уклонениях и нет никакого сомнения, что скрещивание уничтожит их без следа», и, наконец, та же мысль повторяется в более философской форме: «Г. Тимирязев уверяет, что бесследное исчезание — невозможность, логически немыслимо. Ах, эта логика! Вот Дарвин — тот, кажется, о логике никогда

  1. Г. Страхов утверждал, что я неверно цитирую мысль Лавуазье, придаю ей слишком широкую форму. У Дюма, лучшего знатока творений Лавуазье, она приводится в следующей, еще более общей форме — rien ne se perd, rien ne se crée.