лю́боі небо́ги нема́ доле́коі доро́ги«, да и выпилъ другую.
А старикъ паробка спрашиваетъ, все ли хорошо идетъ, хороши ли заработки?
Яковъ, видите ли, въ Кіевъ ходилъ на заработки. Наши господа отпускаютъ; надо только внести оброкъ, какой тамъ положатъ. Яковъ порядочно таки въ тотъ годъ заработалъ. Трудился, что́ было силъ: зналъ для чего трудится; оттого и дѣло у него кипѣло.
»Слава Богу«, говоритъ Яковъ; вынулъ изъ шапки деньги, да и положилъ передъ старикомъ на столъ, а самъ всталъ, поклонился и смотритъ.
Старый только сѣдымъ усомъ повелъ. »Деньги«, говоритъ.
Яковъ опять поклонился.
»Вся моя надежда, говоритъ, на вашу милость, батюшка.«
А Марта—смотрю—остановилась и наставила головочку, словно перепелочка. Слушаетъ, не дыхнетъ. И мать тоже на насъ каримъ глазомъ заглядываетъ.
»Съ Богомъ!« говорю я. »Завтра пойдемъ къ паньѣ, а потомъ и къ вашей милости, за рушниками.«
»Съ Богомъ!« говоритъ старый. »Попытай-
лю́бой небо́ги нема́ доле́кой доро́ги», да и выпил другую.
А старик паробка спрашивает, всё ли хорошо идет, хороши ли заработки?
Яков, видите ли, в Киев ходил на заработки. Наши господа отпускают; надо только внести оброк, какой там положат. Яков порядочно таки в тот год заработал. Трудился, что́ было сил: знал для чего трудится; оттого и дело у него кипело.
«Слава Богу», говорит Яков; вынул из шапки деньги, да и положил перед стариком на стол, а сам встал, поклонился и смотрит.
Старый только седым усом повел. «Деньги», говорит.
Яков опять поклонился.
«Вся моя надежда, говорит, на вашу милость, батюшка.»
А Марта — смотрю — остановилась и наставила головочку, словно перепелочка. Слушает, не дыхнет. И мать тоже на нас карим глазом заглядывает.
«С Богом!» говорю я. «Завтра пойдем к панье, а потом и к вашей милости, за рушниками.»
«С Богом!» говорит старый. «Попытай-