За самой церковью стояла когда-то славная хата, и садъ, и огородъ при ней былъ хорошій. Жилъ въ той хатѣ Охримъ Полищу́къ съ женою. Она была издалека взята,—такая хорошая, чернобровая, только ужъ куда горда была да спѣсива! Идетъ, бывало, себѣ, словно писанная, опуститъ глаза къ землѣ и не смотритъ.
Сначала они очень были богаты. Что́ только ни есть лучшаго, самое дорогое монисто, или очипокъ, или что-нибудь другое, Ивга уже непремѣнно на себя нацѣпитъ. Было у нихъ всякаго добра, что и не перечесть; да не долго они роскошничали. Охримъ былъ человѣкъ самый сердобольный: увидитъ кого въ бѣдѣ—сейчасъ и готовъ помочь, какой бы ни былъ ему оттого убытокъ; деньги свои всѣ роздалъ то́ тому, то́ другому; сверхъ того онъ еще и погулять любилъ. Не успѣлъ и опомниться, какъ уже опустѣло у него подворье и опорожнились сундуки.
Крѣпко закручинилась Ивга, такъ что даже краса ее завяла; постарѣла она вдругъ, ходитъ угрюмая, и дочка ее не утѣшаетъ. А какая она у ней была красоточка!
»Народилась«, говоритъ она, »мое дитятко, на бѣду да на горе! цѣлый вѣкъ горе бу-
За самой церковью стояла когда-то славная хата, и сад, и огород при ней был хороший. Жил в той хате Охрим Полищу́к с женою. Она была издалека взята, — такая хорошая, чернобровая, только уж куда горда была да спесива! Идет, бывало, себе, словно писанная, опустит глаза к земле и не смотрит.
Сначала они очень были богаты. Что́ только ни есть лучшего, самое дорогое монисто, или очипок, или что-нибудь другое, Ивга уже непременно на себя нацепит. Было у них всякого добра, что и не перечесть; да недолго они роскошничали. Охрим был человек самый сердобольный: увидит кого в беде — сейчас и готов помочь, какой бы ни был ему оттого убыток; деньги свои все роздал то́ тому, то́ другому; сверх того он еще и погулять любил. Не успел и опомниться, как уже опустело у него подворье и опорожнились сундуки.
Крепко закручинилась Ивга, так что даже краса ее завяла; постарела она вдруг, ходит угрюмая, и дочка ее не утешает. А какая она у неё была красоточка!
«Народилась», говорит она, «мое дитятко, на беду да на горе! целый век горе бу-
