Живутъ они вдвоемъ. Данило и не вспоминаетъ о сестрѣ, точно ея никогда и не бывало, а старуха скучаетъ да тужитъ.
Вотъ и говоритъ она ему однажды, тяжко вздохнувши: »Гдѣ теперь Катря моя милая? Хотя бы еще разъ мнѣ ее увидать! Какъ-то живется ей на чужой сторонѣ!«
А Данило молчитъ, словно не слышитъ.
»Данилочко, или ты отрекся отъ сестры? или тебѣ не жалко ея, что и не вспомнишь ее бѣдную? а когда я заговорю объ ней, такъ ты изъ хаты выходишь? Сколько разъ я тебя просила, чтобы ты поѣхалъ да поискалъ, гдѣ она! Можетъ быть, тотъ Ляшокъ ее бросилъ; можетъ, бродитъ горемышная по свѣту да боится вернуться…. Или тебѣ ничего не значитъ кровь свою родную дать людямъ на поруганье?«
»Не безпокойся, бабушка: никто не наругается надъ твоей Катрей.«
»Гдѣ жъ она? гдѣ она? Ты ее видѣлъ?«
»Помяни ея душу.«
»Боже мой, Боже мой, такъ ты сестру свою загубилъ! Катрусенька моя несчастная! пропалъ твой вѣкъ, какъ маковъ цвѣтъ…. Грѣхъ тебѣ великой, Данило!«
»Полно«, говоритъ онъ, »бабушка, плакать: не поможетъ.«
Живут они вдвоем. Данило и не вспоминает о сестре, точно её никогда и не бывало, а старуха скучает да тужит.
Вот и говорит она ему однажды, тяжко вздохнувши: «Где теперь Катря моя милая? Хотя бы еще раз мне ее увидать! Как-то живется ей на чужой стороне!»
А Данило молчит, словно не слышит.
«Данилочко, или ты отрекся от сестры? или тебе не жалко её, что и не вспомнишь ее бедную? а когда я заговорю об ней, так ты из хаты выходишь? Сколько раз я тебя просила, чтобы ты поехал да поискал, где она! Может быть, тот Ляшок ее бросил; может, бродит горемышная по свету да боится вернуться…. Или тебе ничего не значит кровь свою родную дать людям на поруганье?»
«Не беспокойся, бабушка: никто не наругается над твоей Катрей.»
«Где ж она? где она? Ты ее видел?»
«Помяни её душу.»
«Боже мой, Боже мой, так ты сестру свою загубил! Катрусенька моя несчастная! пропал твой век, как маков цвет…. Грех тебе великой, Данило!»
«Полно», говорит он, «бабушка, плакать: не поможет.»
