боты немного тебѣ будетъ. Я, въ чемъ смогу, пособлять тебѣ буду.«
»Спасибо вамъ, бабушка моя ласковая! Дай вамъ, Господи, всякаго добра!«
»Ну, теперь пополдничаемъ да и въ путь! Сегодня, Богъ дастъ, заночуемъ дома.«
боты немного тебе будет. Я, в чём смогу, пособлять тебе буду.»
«Спасибо вам, бабушка моя ласковая! Дай вам, Господи, всякого добра!»
«Ну, теперь пополдничаем да и в путь! Сегодня, Бог даст, заночуем дома.»
Демьяновка лежитъ въ долинѣ, словно въ зеленомъ гнѣздышкѣ. Село великое и богатое; двѣ церкви въ немъ: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже въ землю вросла и покривилась. Отецъ Иванъ жилъ недалеко за каменной церковью. Былъ у него домикъ и садикъ, и огородъ; хозяйство небольшое, да хорошее. Вошли мы въ село—и разбрелись богомольцы по улицамъ; каждый въ свой домъ спѣшитъ, къ своимъ; а я за старушкой иду. Такъ мнѣ грустно и бо́язно, что даже сердце замираетъ. Бывало, прежде, куда я ни шла, такъ весело иду и охотно; а теперь и глазъ я не смѣю поднять. Вошла да и стою, сама не своя. Слышу—старушка про меня разсказываетъ.
»Войди и отдохни, дитятко«, промолвилъ кто-то такъ истово и тихо. Подняла я гла-
Демьяновка лежит в долине, словно в зеленом гнёздышке. Село великое и богатое; две церкви в нём: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже в землю вросла и покривилась. Отец Иван жил недалеко за каменной церковью. Был у него домик и садик, и огород; хозяйство небольшое, да хорошее. Вошли мы в село — и разбрелись богомольцы по улицам; каждый в свой дом спешит, к своим; а я за старушкой иду. Так мне грустно и бо́язно, что даже сердце замирает. Бывало, прежде, куда я ни шла, так весело иду и охотно; а теперь и глаз я не смею поднять. Вошла да и стою, сама не своя. Слышу — старушка про меня рассказывает.
«Войди и отдохни, дитятко», промолвил кто-то так истово и тихо. Подняла я гла-
