»Богъ въ помощь вамъ,« говорю.
»Спасибо«, а сами осматриваютъ меня, какая я, да откуда.
»Не знаете ли«, говорю, »гдѣ тутъ можно на службу наняться?«
»Э! да мы сами здѣсь ждемъ, голубушка.«
А это они, видите, вышли—не найметъ ли ихъ кто. Такъ ужъ тамъ заведено.
»Если позволите«, говорю, »такъ и я около васъ стану.«
»Становитесь, мы не мѣшаемъ.«
Вотъ я стала, да и смотрю. Народъ копошится, какъ муравьи въ кочкѣ; одинъ на другого наступаетъ, сходятся, расходятся, гуторятъ, кричатъ; и люди, и паны, и мѣщане… шумъ, гамъ, говоръ. Тотъ свое продаетъ, тотъ къ чужому прицѣняется; двѣ молодыя бабенки щебечутъ себѣ вдвоемъ, а тутъ дѣти спорятъ,—не раздѣлили чего-то. Торговка съ краснымъ, какъ жаръ, лицомъ стала противъ солнца, бренчитъ кораллами, да выкрикиваетъ: »Э, э! коральки славные, смотрите-ка, молодицы! Купи, моя красотка, купи!« пристаетъ она къ одной видной и высокой молодицѣ въ бѣлой сорочкѣ и съ зеленымъ платкомъ на головѣ,—такъ и увивается около нея. »Примѣрь-ка къ лицу! Ну, ну, не стыдись!«
«Бог в помощь вам», говорю.
«Спасибо», а сами осматривают меня, какая я, да откуда.
«Не знаете ли», говорю, «где тут можно на службу наняться?»
«Э! да мы сами здесь ждем, голубушка.»
А это они, видите, вышли — не наймет ли их кто. Так уж там заведено.
«Если позволите», говорю, «так и я около вас стану.»
«Становитесь, мы не мешаем.»
Вот я стала, да и смотрю. Народ копошится, как муравьи в кочке; один на другого наступает, сходятся, расходятся, гуторят, кричат; и люди, и паны, и мещане… шум, гам, говор. Тот свое продает, тот к чужому приценяется; две молодые бабенки щебечут себе вдвоем, а тут дети спорят, — не разделили чего-то. Торговка с красным, как жар, лицом стала против солнца, бренчит кораллами, да выкрикивает: «Э, э! коральки славные, смотрите-ка, молодицы! Купи, моя красотка, купи!» пристает она к одной видной и высокой молодице в белой сорочке и с зеленым платком на голове, — так и увивается около неё. «Примерь-ка к лицу! Ну, ну, не стыдись!»
