вередница, что Господи помилуй! Солнышко всходитъ—она привередничаетъ; заходитъ—всё привередничаетъ. И то не хорошо, и то неладно, и не такъ говоришь, и не такъ ходишь. И хоть бы на меня одну, ато вѣдь и на родную мать прикрикиваетъ. »Отчего«, говоритъ, »у насъ все не такъ вотъ, какъ у Иваненковскихъ пановъ? У нихъ все по-господски, любо-дорого смотрѣть; а у насъ все по-мужицки. Я«, говоритъ, »такъ жить не могу«. Сядетъ къ сторонкѣ и примется плакать.
Мать уговаривать ее станетъ, такъ и убивается около нея. »Не плачь дочка, не плачь: Богъ дастъ, будетъ и у насъ по-господски.«
А отецъ, бывало, прямо ей скажетъ: »Ой, дочка, не дури! что́ это ты выдумываешь? всё у тебя роскоши панскія какія-то въ головѣ. Смотри, какъ бы надъ тобой добрые люди не посмѣялись!«
Она разсердится и выбѣжитъ вонъ.
»Ты посмотри«, говоритъ хозяинъ женѣ, »Богъ насъ накажетъ за то, что мы дитя такъ избаловали. Не будетъ ей добра на свѣтѣ, если она такой привередницей останется. Не потакай ей, жена: каяться будешь. Отчего ты ее уму-разуму не учишь?
вередница, что Господи помилуй! Солнышко всходит — она привередничает; заходит — всё привередничает. И то не хорошо, и то неладно, и не так говоришь, и не так ходишь. И хоть бы на меня одну, а то ведь и на родную мать прикрикивает. «Отчего», говорит, «у нас всё не так вот, как у Иваненковских панов? У них всё по-господски, любо-дорого смотреть; а у нас всё по-мужицки. Я», говорит, «так жить не могу». Сядет к сторонке и примется плакать.
Мать уговаривать ее станет, так и убивается около неё. «Не плачь дочка, не плачь: Бог даст, будет и у нас по-господски.»
А отец, бывало, прямо ей скажет: «Ой, дочка, не дури! что́ это ты выдумываешь? всё у тебя роскоши панские какие-то в голове. Смотри, как бы над тобой добрые люди не посмеялись!»
Она рассердится и выбежит вон.
«Ты посмотри», говорит хозяин жене, «Бог нас накажет за то, что мы дитя так избаловали. Не будет ей добра на свете, если она такой привередницей останется. Не потакай ей, жена: каяться будешь. Отчего ты ее уму-разуму не учишь?
