сили подъ заборомъ одну, безпомощную, съ маленькимъ Тышко́мъ. Плачетъ бѣдненькій мальчикъ, плачетъ!
»Боже мой милый! Семенко мой воръ! Ой Семеночко, Семеночко, дитя мое доброе, правдивое! каково-то мнѣ слушать это! Тебѣ и отецъ приказывалъ, сыночекъ мой несчастный! вспомни свою мать старую!«
А Тышко́ не смыслитъ ничего, обнимаетъ ее да всё уговариваетъ: »Не печальтесь, мама, не плачьте. Семенко воротится. И Семенко, и Ивась, оба пріѣдутъ«. Уговаривалъ, уговаривалъ, да и заснулъ около матери.
сили под забором одну, беспомощную, с маленьким Тышко́м. Плачет бедненький мальчик, плачет!
«Боже мой милый! Семенко мой вор! Ой Семеночко, Семеночко, дитя мое доброе, правдивое! каково-то мне слушать это! Тебе и отец приказывал, сыночек мой несчастный! вспомни свою мать старую!»
А Тышко́ не смыслит ничего, обнимает ее да всё уговаривает: «Не печальтесь, мама, не плачьте. Семенко воротится. И Семенко, и Ивась, оба приедут». Уговаривал, уговаривал, да и заснул около матери.
Разсвѣтаетъ; проснулся Тышко́, да и пошелъ милостынку просить. Смотритъ Олександра, какъ ея дитя рученки протягиваетъ встрѣчнымъ людямъ. Кто копеечку дастъ, кто бубликъ; тотъ ему головку погладитъ, другой отпихнетъ. Все видитъ Олександра.
Вдругъ подходитъ къ ней какой-то человѣкъ и спрашиваетъ: »Зачѣмъ ты тутъ лежишь? чья ты?«
И разспросилъ ее обо всемъ.
»Пойдемъ ко мнѣ«, говоритъ. »Побудешь у меня, пока выздоровѣешь.«
Рассветает; проснулся Тышко́, да и пошел милостынку просить. Смотрит Олександра, как её дитя рученки протягивает встречным людям. Кто копеечку даст, кто бублик; тот ему головку погладит, другой отпихнет. Всё видит Олександра.
Вдруг подходит к ней какой-то человек и спрашивает: «Зачем ты тут лежишь? чья ты?»
И расспросил ее обо всём.
«Пойдем ко мне», говорит. «Побудешь у меня, пока выздоровеешь.»
