А мать всё пристаетъ къ Грицьку: »Женись да женись! Отчего ты не женишься?«
»А оттого я не женюсь«, отвѣчаетъ Грицько, »что я не нашелъ себѣ любой пары; а жениться какъ-нибудь не годится.«
Сидимъ, бывало, въ хатѣ, а мать станетъ кручиниться, да и говоритъ потомъ: »Что́ это у насъ на селѣ за дѣвушки красавицы! кажись, и въ самомъ Кіевѣ не найдешь краще нашей Барабашевой, Кати.« А сама смотритъ на Грицька.
»Пожалуй, что не найдешь«, промолвитъ Грицько.
»А не то—Яковенкова Мо́тря? О, о, вотъ ужъ дѣвушка хорошая, такъ хорошая!«
»Хороша и Мотря.«
»А Мела́ся?«
»И Мела́ся хороша«.
Мать, бывало, такъ и заплачетъ.
Такъ до смерти и остался нашъ Грицько холостякомъ.
Марина—мы черезъ людей узнали—скоро умерла. Говорятъ, больно лихъ мужъ у ней былъ. Онъ уже теперь на третьей женѣ женатъ.
А мать всё пристает к Грицьку: «Женись да женись! Отчего ты не женишься?»
«А оттого я не женюсь», отвечает Грицько, «что я не нашел себе любой пары; а жениться как-нибудь не годится.»
Сидим, бывало, в хате, а мать станет кручиниться, да и говорит потом: «Что́ это у нас на селе за девушки красавицы! кажись, и в самом Киеве не найдешь краще нашей Барабашевой, Кати.» А сама смотрит на Грицька.
«Пожалуй, что не найдешь», промолвит Грицько.
«А не то — Яковенкова Мо́тря? О, о, вот уж девушка хорошая, так хорошая!»
«Хороша и Мотря.»
«А Мела́ся?»
«И Мела́ся хороша».
Мать, бывало, так и заплачет.
Так до смерти и остался наш Грицько холостяком.
Марина — мы через людей узнали — скоро умерла. Говорят, больно лих муж у неё был. Он уже теперь на третьей жене женат.
