Посѣдѣлъ, какъ лунь, Грицько́, а всё продолжалъ ходить въ Крымъ. Не хотѣлъ ни жениться, ни дома жить,—всё чумаковалъ. Счастье ему служило, онъ всё богатѣлъ; да не тѣшило его богатство, а ходилъ онъ больше оттого, что къ чумацкому дѣлу пристрастился.
Дома такой тихій, ничего не говоритъ, а выдетъ въ степь—другой человѣкъ, словно свѣтъ передъ нимъ раскрылся!
Ходитъ промежъ возами, такой проворный да смѣлый, а не то—запоетъ: Та до́ле жъ моя́, до́ле! да чомъ ты не та́кая, якъ до́ля чужа́я? такъ что по всей степи раздается.
Славно онъ пѣлъ. Бывало, какъ запоетъ Нечая, такъ и сдается тебѣ—вотъ-вотъ козаки выдутъ! а по плечамъ такъ морозомъ и сыплетъ. Ужъ подлинно былъ чумакъ!
Онъ въ нашемъ селѣ церковь новымъ тесомъ обшилъ и кресты обзолотилъ. Не одного горемыку убогаго изъ бѣды выручилъ.
Къ матери очень почтителенъ былъ. Маленькая она стала, съёжилась, словно грибочикъ, а пережила чумака.
Третій годъ ужъ пошелъ, какъ онъ по-
Поседел, как лунь, Грицько́, а всё продолжал ходить в Крым. Не хотел ни жениться, ни дома жить, — всё чумаковал. Счастье ему служило, он всё богател; да не тешило его богатство, а ходил он больше оттого, что к чумацкому делу пристрастился.
Дома такой тихий, ничего не говорит, а выдет в степь — другой человек, словно свет перед ним раскрылся!
Ходит промеж возами, такой проворный да смелый, а не то — запоет: Та до́ле ж моя́, до́ле! да чом ты не та́кая, як до́ля чужа́я? так что по всей степи раздается.
Славно он пел. Бывало, как запоет Нечая, так и сдается тебе — вот-вот козаки выдут! а по плечам так морозом и сыплет. Уж подлинно был чумак!
Он в нашем селе церковь новым тесом обшил и кресты обзолотил. Не одного горемыку убогого из беды выручил.
К матери очень почтителен был. Маленькая она стала, съёжилась, словно грибочик, а пережила чумака.
Третий год уж пошел, как он по-
