XXXIX. — Но прежде всего надобно остерегаться, чтобы съ нами не случилось несчастія.
— Какого? спросилъ я.
— Того, чтобы мы не сдѣлались врагами изслѣдованій, какъ нѣкоторые дѣлаются врагами людей, потому что для человѣка нѣтъ большаго зла, какъ возненавидѣть изслѣдованія. Ненависть къ изслѣдованіямъ и ненависть къ людямъ образуются одинаковымъ образомъ. Ненависть въ людямъ проникаетъ въ нашу душу тогда, когда мы слишкомъ кому нибудь довѣряемъ безъ достаточныхъ основаній и, считая извѣстнаго человѣка вполнѣ искреннимъ, безупречнымъ и заслуживающимъ довѣрія, спустя нѣкоторое время находимъ его злымъ и вѣроломнымъ, и точно также потомъ — другаго. Если бы это испыталъ кто нибудь много разъ, особенно по отношенію къ людямъ, которыхъ онъ считалъ наиболѣе близкими и дружески преданными ему, такой человѣкъ, много разъ обманувшись, кончилъ бы тѣмъ, что возненавидѣлъ бы всѣхъ людей вообще и началъ бы считать, что ни въ одномъ человѣкѣ нѣтъ рѣшительно ничего нравственно хорошаго. Не замѣчалъ ли ты, что это происходитъ подобнымъ образомъ?
— Совершенно такъ, отвѣтилъ я.
— Не постыдно ли это, сказалъ Сократъ, и не очевидно ли, что такой человѣкъ входить въ общеніе съ людьми, не обладая пониманіемъ того, что относится къ дѣламъ человѣческимъ, потому что, если бы онъ сообщался съ людьми, обладая пониманіемъ этого, онъ видѣлъ бы дѣло такъ, какъ оно есть, то есть, что число людей вполнѣ хорошихъ или дурныхъ, —
XXXIX. — Но прежде всего надобно остерегаться, чтобы с нами не случилось несчастья$6
— Какого? спросил я.
— Того, чтобы мы не сделались врагами исследований, как некоторые делаются врагами людей, потому что для человека нет большего зла, как возненавидеть исследования. Ненависть к исследованиям и ненависть к людям образуются одинаковым образом. Ненависть в людям проникает в нашу душу тогда, когда мы слишком кому нибудь доверяем без достаточных оснований и, считая известного человека вполне искренним, безупречным и заслуживающим доверия, спустя некоторое время находим его злым и вероломным, и точно также потом — другого. Если бы это испытал кто-нибудь много раз, особенно по отношению к людям, которых он считал наиболее близкими и дружески преданными ему, такой человек, много раз обманувшись, кончил бы тем, что возненавидел бы всех людей вообще и начал бы считать, что ни в одном человеке нет решительно ничего нравственно хорошего. Не замечал ли ты, что это происходит подобным образом?
— Совершенно так, ответил я.
— Не постыдно ли это, сказал Сократ, и не очевидно ли, что такой человек входить в общение с людьми, не обладая пониманием того, что относится к делам человеческим, потому что, если бы он сообщался с людьми, обладая пониманием этого, он видел бы дело так, как оно есть, то есть, что число людей вполне хороших или дурных, —
