била мои стихотворенія. Не подлежало сомнѣнію, что она давно поняла задушевный трепетъ, съ какимъ я вступалъ въ симпатичную ея атмосферу. Понялъ и я, что слова и молчаніе въ этомъ случаѣ равнозначительны.
— Замѣтили вы, спросилъ я однажды, какъ въ скорости послѣ свадьбы Камиллы, провожая васъ и Юльцу вечеромъ по деревяннымъ кладкамъ до дверей вашего флигеля, я желалъ сказать вамъ: „bonsoir“, но почему-то вдругъ выговоривши „bon“, я испугался несообразности привѣтствія позднимъ временемъ, поправился и сказалъ: bonne nuit.
— Да, я сейчасъ это замѣтила и поняла, сказала Елена.
Ничто не сближаетъ людей такъ, какъ искусство вообще — поэзія въ широкомъ смыслѣ слова. Такое задушевное сближеніе само по себѣ поэзія. Люди становятся чутки и чувствуютъ и понимаютъ то, для полнаго объясненія чего никакихъ словъ недостаточно. Я уже говорилъ о замѣчательной музыкальной способности Елены. Мнѣ отрадно было узнать, что во время пребыванія въ Елизаветградѣ Листъ умѣлъ оцѣнить ея виртуозность и поэтическое настроеніе. Передъ отъѣздомъ онъ написалъ ей въ алъбомъ прощальную музыкальную фразу необыкновенной задушевной красоты. Сколько разъ просилъ я Елену повторить для меня на рояли эту удивительную фразу. Подъ вліяніемъ послѣдней я написалъ стихотвореніе:
Какіе-то носятся звуки
И льнуть къ моему изголовью....
Оцѣнила ли добрѣйшая Елизавета Ѳедоровна изъ племянницъ своихъ болѣе всѣхъ Елену, искала ли Елена отдохновенія отъ затворничества въ домѣ брюзгливаго отца и уроковъ, которые вынуждена была давать младшей сестрѣ, на строптивость и неспособность которой по временамъ горько жаловалась, но только при дальнѣйшихъ посѣщеніяхъ моихъ Ѳедоровки я въ числѣ и немногихъ гостей встрѣчалъ Елену. Казалось, что могли бы мы приносить съ собою изъ нашихъ пустынь? А между тѣмъ, мы не успѣвали наговориться. Бывало, всѣ разойдутся по своимъ мѣстамъ, и время уже за полночь, а мы при тускломъ свѣтѣ цвѣтнаго фонаря продол-
