И безмолвно стоять и уйти было одинаково неловко. Увѣсистый старикъ опустился передъ нами на диванъ.
— Ваше сія—во, сказала хозяйка, позвольте моимъ гостямъ сѣсть.
— Если ваше пр—о прикажете, то мы, мало того, еще и попляшемъ, отвѣчалъ съ улыбкою графъ, подпрядывая на упругомъ диванѣ.
Въ описываемое мною время я не былъ еще вхожъ въ домъ Боровской. Но чтобы не возвращаться къ этому знакомству, игравшему слишкомъ ограниченную роль въ моей жизни, упомяну только о деревенскомъ балѣ, гдѣ я былъ съ моими трубачами, игравшими всю ночь, и гдѣ, когда я хотѣлъ тихонько уѣхать до конца танцевъ, мой кучеръ Каленикъ со смѣхомъ объявилъ, что ѣхать нельзя, такъ какъ у нетычанки украдено дышло. Пріемъ этотъ нерѣдко повторялся въ тѣ времена у гостепріимныхъ помѣщиковъ; но такъ какъ я положительно не желалъ идти во флигель ночевать, то снова отправился въ домъ, гдѣ огни уже были погашены. На порогѣ залы я въ полумракѣ увидалъ что то уходящее бѣлое и услыхалъ голосъ сестры хозяйки: „кто это?“
— Это я, Надежда Ивановна! воскликнулъ я лаконически: прикажите отдать мое дышло.
— Сейчасъ, былъ отвѣтъ. И не успѣлъ я дойти до коннаго двора, какъ Каленикъ съ тѣмъ же дѣтскимъ смѣхомъ объявилъ, что дышло наше и лежало то возлѣ самой нетычатки подъ сѣномъ. Въ памяти моей уцѣлѣлъ еще анекдотъ, разсказанный мнѣ самою Боровскою.
„Проходилъ черезъ нашу деревню, говорила она, пѣхотный офицеръ съ партіей безсрочно отпускныхъ. Узнавши, что имъ назначена дневка, я пригласила къ себѣ офицера. Когда послѣ обѣда я сѣла за фортепьяно, онъ всталъ за моимъ табуретомъ и вдругъ, прежде чѣмъ я начала играть, досталъ изъ кармана клѣтчатый платокъ и, поднося его къ носу, спросилъ: „вы позволите“? — „Конечно“, отвѣчала я. Вслѣдъ затѣмъ мой гость энергически высморкался и, кладя платокъ обратно въ карманъ, сказалъ: „покорно благодарю“. Вотъ и всѣ личныя мои отношенія къ дому генеральши, но Карлъ Ѳедоровичъ былъ давно съ нею знакомъ и въ сво-
