не видѣли въ нихъ своихъ предшественниковъ. Не количество антикварныхъ свѣдѣній даетъ рѣшающее значеніе, но міровоззрѣніе, преданность древнему міру, страстное стремленіе внести его въ современность и объять всѣми силами своего духа. Достаточно здѣсь вспомнить только, что никто изъ всѣхъ тѣхъ мужей, ни Ратерій, ии Гербертъ, ни Абеляръ, ни Іоаннъ Салисбёрійскій не знали греческаго языка, даже никогда не высказывали желанія воспользоваться сокровищами греческой литературы, благоговѣйное восхваленіе которыхъ постоянно встрѣчалось у Римлянъ. Гдѣ хоть только тлѣла искра духа гуманизма, она сейчасъ же воспламенялась при имени Гомера.
[Церковь какъ ея противница]
Вообще же далеко преобладали моменты, враждебные изученію древности. Христіанская вѣра и церковь, выросши въ постоянной борьбѣ съ языческимъ міромъ, еще не знали примиренія съ ней; съ другой стороны, можетъ быть, и едва замѣтно, но все-таки постоянно таилась искра язычества подъ развалинами его храмовъ: оно, и побѣжденное, навсегда осталось страшнымъ врагомъ, благодаря своему свободному, просвѣтленному искусствомъ воззрѣнію на жизнь. Во время его упадка даже прославленнымъ учителямъ церкви, которые прежде сами были софистами или риторами, оно кажется чарующей сиреной. Другіе не были въ силахъ вполнѣ отрицать духовную мать, вскормившую ихъ; Василій даже защищалъ ее въ одномъ маленькомъ сочиненіи; Григорій Навіанзинъ, Іеронимъ, Августинъ сохранили къ ней теплое расположеніе. Можетъ быть, приведутъ ригоризмъ Григорія Великаго въ доказательство того, съ какимъ глубокимъ презрѣніемъ были попраны въ его время языческіе поэты; но именно тотъ фактъ, что Григорій считалъ себя вынужденнымъ энергично противодѣйствовать чтенію ихъ, покажетъ намъ съ другой стороны, что склонность къ этимъ отжившимъ и ихъ чарующая сила далеко не исчезли. Алкуинъ упрекалъ Трирскаго архіепископа за его любовь къ Виргилію, поэту лжи, который отчуждаетъ его отъ Евангелія, хотя его собственный умъ достигъ зрѣдости только благодаря общенію съ Виргиліемъ, Цицерономъ и др.[1] Аббатъ Вибальдъ Борвейскій, котораго сильно привлекали мысли и красота рѣчи у Цицерона и который собиралъ его сочиненія, былъ сильно озабоченъ, чтобъ не показаться Цицероніанцемъ болѣе, чѣмъ христіаниномъ, и утверждалъ, что при своихъ занятіяхъ считаетъ себя только шпіономъ въ станѣ врага[2]. Даже когда борьба
- ↑ Epist. 216. 243 въ «Monument. Alcuiniana», изданнымъ Ваттенбахомъ и Дюммлеромъ. Сюда относится Vita Аlсuіnі , § 10.
- ↑ Письмо настоятеля Райнальда Гильдсгеймскаго къ Вибальду и его отвѣтъ въ Monum. Corbeienaia ed. Iaffe. № 207, 208.
не видели в них своих предшественников. Не количество антикварных сведений дает решающее значение, но мировоззрение, преданность древнему миру, страстное стремление внести его в современность и объять всеми силами своего духа. Достаточно здесь вспомнить только, что никто из всех тех мужей, ни Ратерий, ии Герберт, ни Абеляр, ни Иоанн Салисбёрийский не знали греческого языка, даже никогда не высказывали желания воспользоваться сокровищами греческой литературы, благоговейное восхваление которых постоянно встречалось у Римлян. Где хоть только тлела искра духа гуманизма, она сейчас же воспламенялась при имени Гомера.
[Церковь как её противница]
Вообще же далеко преобладали моменты, враждебные изучению древности. Христианская вера и церковь, выросши в постоянной борьбе с языческим миром, еще не знали примирения с ней; с другой стороны, может быть, и едва заметно, но всё-таки постоянно таилась искра язычества под развалинами его храмов: оно, и побежденное, навсегда осталось страшным врагом, благодаря своему свободному, просветленному искусством воззрению на жизнь. Во время его упадка даже прославленным учителям церкви, которые прежде сами были софистами или риторами, оно кажется чарующей сиреной. Другие не были в силах вполне отрицать духовную мать, вскормившую их; Василий даже защищал ее в одном маленьком сочинении; Григорий Навианзин, Иероним, Августин сохранили к ней теплое расположение. Может быть, приведут ригоризм Григория Великого в доказательство того, с каким глубоким презрением были попраны в его время языческие поэты; но именно тот факт, что Григорий считал себя вынужденным энергично противодействовать чтению их, покажет нам с другой стороны, что склонность к этим отжившим и их чарующая сила далеко не исчезли. Алкуин упрекал Трирского архиепископа за его любовь к Виргилию, поэту лжи, который отчуждает его от Евангелия, хотя его собственный ум достиг зредости только благодаря общению с Виргилием, Цицероном и др.[1] Аббат Вибальд Борвейский, которого сильно привлекали мысли и красота речи у Цицерона и который собирал его сочинения, был сильно озабочен, чтоб не показаться Цицеронианцем более, чем христианином, и утверждал, что при своих занятиях считает себя только шпионом в стане врага[2]. Даже когда борьба
