ново рассказывать повѣсть сію тому самому отъ кого оную слышалъ. Нѣкто изъ его друзей далъ ему это примѣтить: онъ встревожился и въ торопливости вмѣсто платка положа въ карманъ салфетку, лишь встали изъ застола, бросился бѣжать вонъ. Другъ желаетъ остановить его, но безполезно. Ты меня вѣчно въ дурачества вводишь; говорилъ онъ ему съ сердцемъ: естьли бы ты севодни не привезъ меня сюда, то бы я не сдѣлалъ этой глупости.—Другъ старается представить ему, что онъ еще большую дѣлаетъ непристойность; но онъ ничего неслушалъ и бѣжалъ вонъ.—Тогда въ догонку совѣтовалъ ему другъ его, чтобъ онъ по крайнѣй мѣрѣ неуносилъ бѣлья чужаго.—Слова сіи заставили его опомниться на улицѣ: онъ схватился за карманъ, вынулъ салфетку, и растянувъ ее стоялъ въ недоумѣніи и страхѣ, чтобъ впрямъ не быть приличену въ воровствѣ.—Хохотъ хозяина и всѣхъ гостей стоящихъ на балконѣ, вывелъ его наконецъ
ново рассказывать повесть сию тому самому от кого оную слышал. Некто из его друзей дал ему это приметить: он встревожился и в торопливости вместо платка положа в карман салфетку, лишь встали из застола, бросился бежать вон. Друг желает остановить его, но бесполезно. Ты меня вечно в дурачества вводишь; говорил он ему с сердцем: естьли бы ты севодни не привез меня сюда, то бы я не сделал этой глупости. — Друг старается представить ему, что он еще большую делает непристойность; но он ничего не слушал и бежал вон. — Тогда вдогонку советовал ему друг его, чтоб он по крайней мере не уносил белья чужого. — Слова сии заставили его опомниться на улице: он схватился за карман, вынул салфетку, и растянув ее стоял в недоумении и страхе, чтоб впрям не быть приличену в воровстве. — Хохот хозяина и всех гостей стоящих на балконе, вывел его наконец
