и сознательно, но въ тотъ періодъ нашей жизни, когда мы не обладали еще даромъ слова, то, безъ сомнѣнія, мы не можемъ припомнить, какъ мы сдѣлали ее, хотя она въ насъ остается. Въ томъ же, что у безсловеснаго младенца дѣйствуетъ уже память, не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія: множество наблюденій показываютъ это очень ясно. Младенецъ помнитъ лица, образы, впечатлѣнія, хотя и не обладаетъ еще тѣмъ могучимъ средствомъ, которое одно можетъ связать наши душевные акты въ стройную систему, — не обладаетъ словомъ.
11. Но, замѣтятъ намъ, не слишкомъ ли много приписываемъ мы безсловесному младенцу, говоря, что онъ наблюдаетъ, дѣлаетъ опыты, сравниваетъ, умозаключаетъ? Однакоже, если наука открыла, что человѣкъ уже при выходѣ изъ младенчества обладаетъ множествомъ пріобрѣтенныхъ способностей, пріобрѣтеніе которыхъ обусловливается наблюденіемъ, опытомъ и умозаключеніемъ, то намъ остается одно изъ двухъ: или приписать возможность дѣлать опыты, наблюденія и умозаключенія безсознательной природѣ, какъ дѣлаетъ это Вундтъ, т. е. придать сознаніе тому, что въ то же время признается нами безсознательнымъ, или приписать эту возможность такому, все же сознательному существу, какимъ является намъ ребенокъ, — и мы выбираемъ послѣднее[1].
- ↑ Многіе новые ученые, въ своемъ стремленіи удовлетворить реалистическому направленію вѣка, впадаютъ въ странное противорѣчіе, желая, съ одной стороны, слишкомъ возвысить природу, а съ другой — слишкомъ понизить человѣка. Такъ, въ новѣйшей наукѣ совершенно уже укоренилась мысль, что степень развитія сознательности въ животномъ царствѣ идетъ рядомъ со степенью развитія нервнаго организма вообще, и въ частности съ развитіемъ головного мозга сравнительно со спиннымъ. Въ то же самое время, во множествѣ новыхъ ученыхъ сочиненій, принявшихъ эту мысль за аксіому, когда дѣло доходитъ до объясненія дѣятельности насѣкомыхъ, объясняемой прежде непонятнымъ инстинктомъ, приписывается этимъ животнымъ способность сознательно наблюдать, дѣлать опыты, выводить умозаключенія и вводить эти умозаключенія въ принципы своей дѣятельности. Это странное противорѣчіе найдемъ мы у Вундта, Фохта и другихъ, а также во многихъ энтомологіяхъ. Но нервный организмъ насѣкомаго, часто даже при совершенномъ отсутствіи головного мозга, весь состоитъ изъ нѣсколькихъ нервныхъ узелковъ и во всякомъ случаѣ гораздо менѣе развитъ, чѣмъ нервный организмъ даже однонедѣльнаго утробнаго младенца. Если бы эти ученые были послѣдовательны, то невольно бы остановились, приписывая пчелѣ и муравью болѣе ума, чѣмъ приписываютъ его большимъ млекопитающимъ животнымъ съ совершенно развитымъ нервнымъ организмомъ, и должны были бы принять одно изъ двухъ: или, что
и сознательно, но в тот период нашей жизни, когда мы не обладали еще даром слова, то, без сомнения, мы не можем припомнить, как мы сделали ее, хотя она в нас остается. В том же, что у бессловесного младенца действует уже память, не может быть ни малейшего сомнения: множество наблюдений показывают это очень ясно. Младенец помнит лица, образы, впечатления, хотя и не обладает еще тем могучим средством, которое одно может связать наши душевные акты в стройную систему, — не обладает словом.
11. Но, заметят нам, не слишком ли много приписываем мы бессловесному младенцу, говоря, что он наблюдает, делает опыты, сравнивает, умозаключает? Однако же, если наука открыла, что человек уже при выходе из младенчества обладает множеством приобретенных способностей, приобретение которых обусловливается наблюдением, опытом и умозаключением, то нам остается одно из двух: или приписать возможность делать опыты, наблюдения и умозаключения бессознательной природе, как делает это Вундт, то есть придать сознание тому, что в то же время признается нами бессознательным, или приписать эту возможность такому, все же сознательному существу, каким является нам ребенок, — и мы выбираем последнее[1].
- ↑ Многие новые ученые, в своем стремлении удовлетворить реалистическому направлению века, впадают в странное противоречие, желая, с одной стороны, слишком возвысить природу, а с другой — слишком понизить человека. Так в новейшей науке совершенно уже укоренилась мысль, что степень развития сознательности в животном царстве идет рядом со степенью развития нервного организма вообще и, в частности, с развитием головного мозга сравнительно со спинным. В то же самое время во множестве новых ученых сочинений, принявших эту мысль за аксиому, когда дело доходит до объяснения деятельности насекомых, объясняемой прежде непонятным инстинктом, приписывается этим животным способность сознательно наблюдать, делать опыты, выводить умозаключения и вводить эти умозаключения в принципы своей деятельности. Это странное противоречие найдем мы у Вундта, Фохта и других, а также во многих энтомологиях. Но нервный организм насекомого, часто даже при совершенном отсутствии головного мозга, весь состоит из нескольких нервных узелков и во всяком случае гораздо менее развит, чем нервный организм даже однонедельного утробного младенца. Если бы эти ученые были последовательны, то невольно бы остановились, приписывая пчеле и муравью более ума, чем приписывают его большим млекопитающим животным с совершенно развитым нервным организмом, и должны были бы принять одно из двух: или, что
