Какъ совѣсти укоръ, подъ насыпью могилъ
Терзаютъ трупы тѣхъ, которыхъ я любилъ.
Я—старый будуаръ; въ стѣнахъ его холодныхъ,
15 Среди цвѣтовъ сухихъ, нарядовъ старомодныхъ,
Благоухаютъ лишь и говорятъ душѣ—
Рисунки блѣдные безсмертнаго Буше.
Ложатся медленно, какъ хлопья снѣговыя,
Тяжелые года. Подъ гнетомъ этихъ лѣтъ,
20 Когда ни радостей, ни любопытства нѣтъ
И въ сердцѣ замерли вопросы роковые,
Мгновенья длинными бываютъ, какъ вѣка,
И равной кажется безсмертію тоска.
Я больше не живу, не чувствую! Отнынѣ
25 Я—камень, древній сфинксъ! Онъ міромъ позабытъ,
И лишь съ закатомъ дня, въ безмолвіи пустыни,
Порою пѣніе изъ устъ его звучитъ.
Как совести укор, под насыпью могил
Терзают трупы тех, которых я любил.
Я — старый будуар; в стенах его холодных,
15 Среди цветов сухих, нарядов старомодных,
Благоухают лишь и говорят душе —
Рисунки бледные бессмертного Буше.
Ложатся медленно, как хлопья снеговые,
Тяжёлые года. Под гнётом этих лет,
20 Когда ни радостей, ни любопытства нет
И в сердце замерли вопросы роковые,
Мгновенья длинными бывают, как века,
И равной кажется бессмертию тоска.
Я больше не живу, не чувствую! Отныне
25 Я — камень, древний сфинкс! Он миром позабыт,
И лишь с закатом дня, в безмолвии пустыни,
Порою пение из уст его звучит.
Когда, вручивъ оболъ зловѣщему Харону,
Спускался Донъ-Жуанъ въ ладьѣ по Киѳерону—
Рукою мстительной схватился за весло
Невѣдомый старикъ и лодку понесло.
5 Подъ непривѣтливымъ и мрачнымъ небосклономъ,
Какъ призраки былыхъ безчисленныхъ побѣдъ,
Толпою блѣдною, съ рыданіемъ и стономъ,
Влачились женщины его ладьѣ во слѣдъ.
Расчета Сганарель просилъ у господина,
10 И обитателямъ таинственной страны
Когда, вручив обол зловещему Харону,
Спускался Дон-Жуан в ладье по Киферону —
Рукою мстительной схватился за весло
Неведомый старик и лодку понесло.
5 Под неприветливым и мрачным небосклоном,
Как призраки былых бесчисленных побед,
Толпою бледною, с рыданием и стоном,
Влачились женщины его ладье вослед.
Расчета Сганарель просил у господина,
10 И обитателям таинственной страны
