Не помнитъ онъ больше о старыхъ врагахъ,
Но старую помнитъ зазнобу.
Онъ ѣдетъ межъ стѣнъ зеленѣющей ржи.
Признаютъ ли гостя? Едва ли.
15 Знакомый колодезь въ поляхъ, у межи,
А въ сердцѣ лишь дума: жива ли?
Онъ хочетъ погнать вороного коня,
Но сердце щемитъ отъ тревоги.
Вдругъ камень могильный, подъ тѣнью плетня,
20 Онъ видитъ у самой дороги.
Хоронятъ несчастныхъ подъ камнемъ такимъ,
Покинувшихъ міръ самовольно…
Онъ сходитъ на землю, тоскою томимъ,
И надпись читаетъ невольно.
25 Читаетъ онъ имя, и годъ, и число,
Прощаясь съ мечтой золотою,
И низко изгнанникъ склоняетъ чело
Надъ темной могильной плитою.
О чемъ-то рыдая, кому-то грозя,
30 Стоитъ онъ надъ нею уныло.
Ему возвратиться въ отчизну нельзя:
Межъ нимъ и межъ нею—могила.
И снова садится пришлецъ на коня,
Въ рукѣ натянулись поводья,—
35 И мчитъ онъ впередъ, вороного гоня,
Весенней порой въ половодье.
Не помнит он больше о старых врагах,
Но старую помнит зазнобу.
Он едет меж стен зеленеющей ржи.
Признают ли гостя? Едва ли.
15 Знакомый колодезь в полях, у межи,
А в сердце лишь дума: жива ли?
Он хочет погнать вороного коня,
Но сердце щемит от тревоги.
Вдруг камень могильный, под тенью плетня,
20 Он видит у самой дороги.
Хоронят несчастных под камнем таким,
Покинувших мир самовольно…
Он сходит на землю, тоскою томим,
И надпись читает невольно.
25 Читает он имя, и год, и число,
Прощаясь с мечтой золотою,
И низко изгнанник склоняет чело
Над тёмной могильной плитою.
О чём-то рыдая, кому-то грозя,
30 Стоит он над нею уныло.
Ему возвратиться в отчизну нельзя:
Меж ним и меж нею — могила.
И снова садится пришлец на коня,
В руке натянулись поводья, —
35 И мчит он вперёд, вороного гоня,
Весенней порой в половодье.
