Она, которая такъ рано жить устала,
50 Устами блѣдными съ усиліемъ шептала:
— О, Боже! если бъ мнѣ скорѣе умереть!—
А тамъ, гдѣ близъ камней просушивалась сѣть,
Въ лохмотьяхъ нищая у берега присѣла.
Сквозь платье рваное просвѣчивало тѣло.
55 Больная не смотря на сильный солнопекъ,
Дрожала, кутаясь въ разорванный платокъ.
Семнадцать—двадцать лѣтъ могло ей быть, не болѣ,
Но въ заострившихся, измученныхъ чертахъ,
Въ улыбкѣ горестной, блуждавшей на устахъ—
60 Какъ много скрытыхъ мукъ о безнадежной долѣ!
Увы! Ей жизни жаль—суровой, трудовой,
И неба южнаго съ глубокой синевой,
И скромныхъ радостей! Ей жаль родного моря,
Ей причинявшаго такъ много мукъ и горя:
65 Вѣдь, море сдѣлало крестьянку сиротой.
Больной, измученной недугомъ, нищетой
Ей жизнь является отрадной и желанной,
Живетъ она, и жизнь не можетъ не любить!
И сидя у камней, среди косы песчаной,
70 Больная, поблѣднѣвъ, съ улыбкой шепчетъ странной!
— О, Боже, если бъ я могла еще пожить!
Она, которая так рано жить устала,
50 Устами бледными с усилием шептала:
— О, Боже! если б мне скорее умереть! —
А там, где близ камней просушивалась сеть,
В лохмотьях нищая у берега присела.
Сквозь платье рваное просвечивало тело.
55 Больная не смотря на сильный солнопёк,
Дрожала, кутаясь в разорванный платок.
Семнадцать — двадцать лет могло ей быть, не боле,
Но в заострившихся, измученных чертах,
В улыбке горестной, блуждавшей на устах —
60 Как много скрытых мук о безнадёжной доле!
Увы! Ей жизни жаль — суровой, трудовой,
И неба южного с глубокой синевой,
И скромных радостей! Ей жаль родного моря,
Ей причинявшего так много мук и горя:
65 Ведь, море сделало крестьянку сиротой.
Больной, измученной недугом, нищетой
Ей жизнь является отрадной и желанной,
Живёт она, и жизнь не может не любить!
И сидя у камней, среди косы песчаной,
70 Больная, побледнев, с улыбкой шепчет странной!
— О, Боже, если б я могла ещё пожить!
