Съ пылкой вѣрой въ груди я возсталъ, какъ боецъ,
На защиту великой идеи,—
Предо мной, въ глубинѣ ихъ трусливыхъ сердецъ,
20 Трепетали лжецы-фарисеи.
Выступая одинъ на могучихъ враговъ,
Обличилъ я ихъ ложь и обманы,
Съ нихъ сорвалъ я блестящій, роскошный покровъ,
Обнаживъ безобразныя раны.
25 Все я отдалъ: души благороднѣйшій жаръ,
Молодую кипучую силу,
И любви я нанесъ безпощадный ударъ,—
Самъ ей вырылъ навѣки могилу…
Все великому дѣлу я въ жертву принесъ!
30 Почему же въ безмолвіи ночи
Вижу я, сквозь туманъ набѣгающихъ слезъ,
Съ укоризной глядящія очи?
Снова вижу: прозрачныя воды ручья,
Вѣтви ивы, печально склоненной,
35 Неподвижное мертвое тѣло ея
И съ тоской къ небесамъ обращенный
Тусклый взоръ…
Я остался одинъ межъ людей
И съ борьбою своей, и съ печалью,
40 Я не могъ раздѣлить убѣжденья друзей,
Примириться съ ихъ узкой моралью.
Я не могъ подвигаться избитой тропой;
Оставаяся твердъ и спокоенъ,
С пылкой верой в груди я восстал, как боец,
На защиту великой идеи, —
Предо мной, в глубине их трусливых сердец,
20 Трепетали лжецы-фарисеи.
Выступая один на могучих врагов,
Обличил я их ложь и обманы,
С них сорвал я блестящий, роскошный покров,
Обнажив безобразные раны.
25 Всё я отдал: души благороднейший жар,
Молодую кипучую силу,
И любви я нанёс беспощадный удар, —
Сам ей вырыл навеки могилу…
Всё великому делу я в жертву принёс!
30 Почему же в безмолвии ночи
Вижу я, сквозь туман набегающих слёз,
С укоризной глядящие очи?
Снова вижу: прозрачные воды ручья,
Ветви ивы, печально склонённой,
35 Неподвижное мёртвое тело ея
И с тоской к небесам обращённый
Тусклый взор…
Я остался один меж людей
И с борьбою своей, и с печалью,
40 Я не мог разделить убежденья друзей,
Примириться с их узкой моралью.
Я не мог подвигаться избитой тропой;
Оставаяся твёрд и спокоен,
