Случалось. Но, увы, моей гитары звукъ
Отцовъ и матерей повергнулъ бы въ испугъ
(Что̀ было бы весьма плачевною ошибкой)…
Такъ камень, брошенный гурьбою шалуновъ,
Подниметъ невзначай всю стаю воробьевъ…
Съ моей наружностью бродяги и цыгана
Мнѣ трудно укротить домашняго тирана;
Я имъ не нравлюся, они противны мнѣ—
Такъ лучше мы семью оставимъ въ сторонѣ.
И вы не увлеклись о счастіи мечтами,
Когда красавицы кидали въ васъ цвѣтами?
Къ чему? Съ улыбкою я мимо проходилъ.
И, право, еслибъ я, къ несчастью, полюбилъ—
Со страхомъ думаю: что сталось бы со мною!
Свобода и просторъ мнѣ дороги вдвойнѣ,
Я радъ ихъ сохранить. Подумайте,—вѣдь мнѣ,
Привыкшему бродить съ гитарой за спиною,—
Тяжелой ношею покажется любовь!..
Васъ—птичку вольную—не сдѣлаешь ручною?
О, нѣтъ!
И все-жъ она подъ сѣнію деревъ
Совьетъ себѣ гнѣздо когда нибудь…
Случалось. Но, увы, моей гитары звук
Отцов и матерей повергнул бы в испуг
(Что́ было бы весьма плачевною ошибкой)…
Так камень, брошенный гурьбою шалунов,
Поднимет невзначай всю стаю воробьев…
С моей наружностью бродяги и цыгана
Мне трудно укротить домашнего тирана;
Я им не нравлюся, они противны мне —
Так лучше мы семью оставим в стороне.
И вы не увлеклись о счастии мечтами,
Когда красавицы кидали в вас цветами?
К чему? С улыбкою я мимо проходил.
И, право, если б я, к несчастью, полюбил —
Со страхом думаю: что сталось бы со мною!
Свобода и простор мне дороги вдвойне,
Я рад их сохранить. Подумайте, — ведь мне,
Привыкшему бродить с гитарой за спиною, —
Тяжелой ношею покажется любовь!..
Вас — птичку вольную — не сделаешь ручною?
О, нет!
И всё ж она под сенью дерев
Совьет себе гнездо когда нибудь…
