Онъ правъ… Возможно ли, чтобъ эта тишина
Была обманчивой, и вновь закрались въ душу
Мученья ревности? Но гдѣ же мой обѣтъ
Прощенія? Ужель забыты десять лѣтъ
Покорности и слезъ?
(Громко).
Я вамъ скажу о цѣли
Пріѣзда моего. Давно мы не имѣли
Извѣстія о немъ. Стараяся нести
Безропотно мой крестъ, терпѣла я разлуку,
И вдругъ—письмо, письмо! Его узнала руку
Я тотчасъ же, но тамъ стояло лишь: «прости!»
Въ порывѣ радости безумной я готова
Была летѣть въ нему, его увидѣть снова—
Но тутъ же, съ траурной зловѣщею каймой
Билетъ мнѣ сообщилъ о вѣсти роковой…
Я все-жъ поѣхала. Склонясь надъ мертвымъ тѣломъ,
Я жаждала шепнуть съ горячею слезой
Слова прощенія, которыхъ ждалъ живой,
Припавъ къ устамъ его, навѣки охладѣлымъ…
(Помолчавъ и успокоившись).
Ступайте, Доминикъ, вамъ отдохнуть пора.
Я остаюся здѣсь и буду до утра
Молиться за него въ покинутомъ жилищѣ,
А завтра вмѣстѣ мы поѣдемъ на кладбище.
(Доминикъ кланяется и уходитъ).
Он прав… Возможно ли, чтоб эта тишина
Была обманчивой, и вновь закрались в душу
Мученья ревности? Но где же мой обет
Прощения? Ужель забыты десять лет
Покорности и слез?
(Громко).
Я вам скажу о цели
Приезда моего. Давно мы не имели
Известия о нём. Стараяся нести
Безропотно мой крест, терпела я разлуку,
И вдруг — письмо, письмо! Его узнала руку
Я тотчас же, но там стояло лишь: «прости!»
В порыве радости безумной я готова
Была лететь в нему, его увидеть снова —
Но тут же, с траурной зловещею каймой
Билет мне сообщил о вести роковой…
Я всё ж поехала. Склонясь над мертвым телом,
Я жаждала шепнуть с горячею слезой
Слова прощения, которых ждал живой,
Припав к устам его, навеки охладелым…
(Помолчав и успокоившись).
Ступайте, Доминик, вам отдохнуть пора.
Я остаюся здесь и буду до утра
Молиться за него в покинутом жилище,
А завтра вместе мы поедем на кладбище.
(Доминик кланяется и уходит).
