«Мой другъ, часы бѣгутъ, а счастье—мимолётно,
Къ чему же тратить ихъ на лишнія слова̀,
Когда жену свою находишь ты прекрасной»?
Неправда ли, Сократъ, вѣдь я была права̀?
Быть можетъ. Но безъ словъ старались бы напрасно
Другъ друга мы понять. Когда Пигмаліонъ
Прекрасной статуей своею былъ плѣненъ—
Киприда жизни духъ вдохнула въ Галатею,
А иначе скульпторъ соскучился бы съ нею.
Нарядомъ, красотой своей блистаешь ты—
Но такъ же хороши и вешніе цвѣты.
Ты думала: «Ѳалесъ моею красотою
Любуется, огнемъ сіяющихъ очей,
Что̀ ослѣпительнѣе солнечныхъ лучей;
Ему, съ его душой, наивной и простою,
Не нужно бо̀льшаго. Къ чему же тутъ слова»?
Повѣрь, красавица, ты вовсе не права.
Иного жаждетъ онъ. Исчезло ослѣпленье,
Стремится онъ понять и жизни назначенье
И цѣль ея, а я стараюсь утолить
Потребности души, къ сознанью пробужденной.
(Съ убѣдительной кротостью).
Во власти женщины, прямой и убѣжденной,—
Помочь ему найдти спасительную нить.
Тебя я поняла.
Сіяющей зарницей
Намъ свѣтитъ красоты и правды идеалъ,
«Мой друг, часы бегут, а счастье — мимолётно,
К чему же тратить их на лишние слова́,
Когда жену свою находишь ты прекрасной»?
Неправда ли, Сократ, ведь я была права́?
Быть может. Но без слов старались бы напрасно
Друг друга мы понять. Когда Пигмалион
Прекрасной статуей своею был пленен —
Киприда жизни дух вдохнула в Галатею,
А иначе скульптор соскучился бы с нею.
Нарядом, красотой своей блистаешь ты —
Но так же хороши и вешние цветы.
Ты думала: «Фалес моею красотою
Любуется, огнем сияющих очей,
Что́ ослепительнее солнечных лучей;
Ему, с его душой, наивной и простою,
Не нужно бо́льшего. К чему же тут слова»?
Поверь, красавица, ты вовсе не права.
Иного жаждет он. Исчезло ослепленье,
Стремится он понять и жизни назначенье
И цель её, а я стараюсь утолить
Потребности души, к сознанью пробужденной.
(С убедительной кротостью).
Во власти женщины, прямой и убежденной, —
Помочь ему найти спасительную нить.
Тебя я поняла.
Сияющей зарницей
Нам светит красоты и правды идеал,
