куда они ѣдутъ? „Не знаемъ!“ отвѣчали всѣ вмѣстѣ чада забавъ такимъ печальнымъ голосомъ и съ такимъ жалкимъ выраженіемъ, что въ самомъ дѣлѣ было жалко и печально смотрѣть на нихъ. Мнѣ вообразились они тогда актерами на обширной, истинно трагической сценѣ всеобщаго бѣдствія, играющими роль страждущаго человѣчества!.. А особливо трогательно для меня было ихъ прощаніе на улицѣ съ Рускими, у нихъ служившими. Казалось мнѣ, что взоры съ обѣихъ сторонъ говорили: навѣки! навѣки! Нѣсколько разъ оглянулся я на путешественниковъ противъ воли, если не ошибаюсь. У насъ было имъ такъ хорошо!
Между тѣмъ мрачный владыко, никѣмъ изъ насъ невидимый и окруженный Кремлевскими стѣнами, занимался любимою своею работою—подкапываніемъ сихъ самыхъ стѣнъ. Генію разрушителю ничто не можетъ быть свойственнѣе и пріятнѣе сего упражненія. Знаю, что закономъ
куда они едут? «Не знаем!» отвечали все вместе чада забав таким печальным голосом и с таким жалким выражением, что в самом деле было жалко и печально смотреть на них. Мне вообразились они тогда актёрами на обширной, истинно трагической сцене всеобщего бедствия, играющими роль страждущего человечества!.. А особливо трогательно для меня было их прощание на улице с русскими, у них служившими. Казалось мне, что взоры с обеих сторон говорили: навеки! навеки! Несколько раз оглянулся я на путешественников против воли, если не ошибаюсь. У нас было им так хорошо!
Между тем мрачный владыко, никем из нас невидимый и окружённый Кремлёвскими стенами, занимался любимою своею работою — подкапыванием сих самых стен. Гению разрушителю ничто не может быть свойственнее и приятнее сего упражнения. Знаю, что законом
