Вокругъ Бодлэра сейчасъ же возникъ шумъ и блескъ, а когда волненіе утихло, то признали, что онъ далъ—что очень рѣдко—произведеніе оригинальное, обладающее совершенно особенной прелестью. Вызвать новыя, еще неизвѣданныя ощущенія—величайшее счастье, которое можетъ выпасть писателю, а особенно поэту.
„Цвѣты зла“—одно изъ тѣхъ счастливыхъ названій, которыя найти бываетъ труднѣе, чѣмъ обыкновенно думаютъ. Оно резюмируетъ въ краткой и поэтичной формѣ общую идею книги и указываетъ ея направленіе. Хотя очевидно, что и по намѣренію и по исполненію, Бодлэра надо отнести къ романтической школѣ,(!!) но у него нѣтъ ясно выраженной связи ни съ однимъ изъ великихъ учителей этой школы. Его стихъ, утонченной и искусной конструкціи, и иногда слишкомъ сжатый, охватывающій предметъ скорѣе какъ панцырь, чѣмъ какъ одежда, представляетъ при первомъ чтеніи нѣкоторыя затрудненія и неясности. Это зависитъ не отъ недостатковъ автора, но отъ того, что самые предметы, о которыхъ онъ говоритъ, такъ новы, что еще никогда раньше не были переданы литературными средствами. Поэтому пришлось создавать языкъ, ритмъ и палитру. Но онъ не могъ помѣшать тому удивленію, которое должны были вызвать у читателя стихи, настолько непохожіе на всѣ писавшіеся раньше. Для изображенія этой ужасающей его извращенности онъ сумѣлъ найти болѣзненно-богатые оттѣнки испорченности, зашедшей болѣе или менѣе далеко, эти тоны перламутра и ржавчины, которые затягиваютъ стоячія воды, румянецъ чахотки, бѣлизну блѣдной немочи, желтизну разлившейся желчи, свинцово-сѣрый цвѣтъ зачумленныхъ тумановъ, ядовитую зелень металическихъ соединеній, пахнущихъ, какъ мышьяковисто-мѣдная соль, черный дымъ, стелющійся въ дождливый день по штукатуркѣ стѣнъ, весь этотъ адскій фонъ, какъ бы нарочно созданный для появленія на немъ какой-нибудь истомленной, подобной привидѣнію, головы, и всю эту гамму изступленныхъ красокъ, доведенныхъ до послѣдней степени напряженія, соотвѣтствующихъ осени, закату солнца, послѣднему моменту зрѣлости плода, послѣднему часу цивилизацій. Книга открывается обращеніемъ къ читателю, которому авторъ вмѣсто того, чтобы ублажать его, какъ это обыкновенно дѣлается, говоритъ самыя жестокія истины, обвиняя
