Мнѣ въ грудь упалъ твой нѣжный влажный взглядъ;
Твои слова въ ней растравляютъ ядъ;
Единственный тревожишь ты покой,
Что былъ мнѣ данъ въ удѣлъ моей тоской.
5 Суровымъ долгомъ скованъ, я бъ сумѣлъ
Перенести печальный мой удѣлъ:
Моя душа въ оковахъ, но она
Жива, хоть гнетомъ ихъ поражена.
Мне в грудь упал твой нежный влажный взгляд;
Твои слова в ней растравляют яд;
Единственный тревожишь ты покой,
Что был мне дан в удел моей тоской.
5 Суровым долгом скован, я б сумел
Перенести печальный мой удел:
Моя душа в оковах, но она
Жива, хоть гнётом их поражена.
Я удержалъ нахлынувшія слезы,
Я твердымъ былъ, и лишь слегка вздохнулъ,
Свои глаза, какъ бы страшась угрозы,
Я отъ твоихъ въ испугѣ отвернулъ,
5 И я не зналъ, что ты, меня жалѣя,
Глядѣла и любила, не робѣя.
Согнуть себя и бѣшенство души,
Что лишь своимъ питается мученьемъ,
Проклятья повторять въ глухой тиши,
10 Томиться безпросвѣтнымъ заключеньемъ,
Да, быть въ цѣпяхъ, не смѣть стонать въ тюрьмѣ,
Отъ глазъ чужихъ скрываться въ душной тьмѣ.
Я удержал нахлынувшие слёзы,
Я твёрдым был, и лишь слегка вздохнул,
Свои глаза, как бы страшась угрозы,
Я от твоих в испуге отвернул,
5 И я не знал, что ты, меня жалея,
Глядела и любила, не робея.
Согнуть себя и бешенство души,
Что лишь своим питается мученьем,
Проклятья повторять в глухой тиши,
10 Томиться беспросветным заключеньем,
Да, быть в цепях, не сметь стонать в тюрьме,
От глаз чужих скрываться в душной тьме.
