Скажи мнѣ, есть-ли Богъ?
Есть Богъ!—о, да, есть всемогущій Богъ,
Ужасный въ гнѣвѣ! Надъ землей однажды
Онъ голосомъ своимъ заговорилъ,
50 И дрогнула земля при этомъ звукѣ.
. . . . . . . . . . . . . . .
О, Духъ! прошли столѣтія съ тѣхъ поръ,
Какъ Божество явилось воплощеннымъ.
. . . . . . . . . . . . . . .
И я стоялъ передъ его крестомъ,
И Богъ стоналъ, а я сказалъ съ насмѣшкой:
Иди! иди!
Его лицо улыбкой озарилось,
И онъ сказалъ: Да, я иду, но ты
Здѣсь по землѣ скитаться будешь вѣчно.—
Могильный потъ покрылъ мое чело.
60 Я рухнулъ, и лежалъ такъ, долго, долго,
На странно-зачарованной землѣ.
Когда я всталъ, въ умѣ былъ адъ горячій,
И колебаньемъ былъ мой умъ объятъ;
Кругомъ лежали жалкіе останки
Моихъ родныхъ, убитыхъ Всемогущимъ,
И въ разныхъ сочетаньяхъ, въ позахъ смерти,
Безглазые нѣмые черепа
Моихъ дѣтей чудовищно глядѣли.
Но духъ мой полюбилъ свободу ада,
70 И началъ я свой безконечный путь.
. . . . . . . . . . . . . . .
И вотъ теперь стою въ тысячелѣтьяхъ,
Въ пустынѣ дикой безутѣшныхъ дней,
Палимъ самумомъ страшной агоніи,
Но ясный, мирный, и въ себѣ замкнутый,
Съ упорною, съ неколебимой волей.
Скажи мне, есть ли Бог?
Есть Бог! — о, да, есть всемогущий Бог,
Ужасный в гневе! Над землей однажды
Он голосом своим заговорил,
50 И дрогнула земля при этом звуке.
. . . . . . . . . . . . . . .
О, Дух! прошли столетия с тех пор,
Как Божество явилось воплощенным.
. . . . . . . . . . . . . . .
И я стоял перед его крестом,
И Бог стонал, а я сказал с насмешкой:
Иди! иди!
Его лицо улыбкой озарилось,
И он сказал: Да, я иду, но ты
Здесь по земле скитаться будешь вечно. —
Могильный пот покрыл мое чело.
60 Я рухнул, и лежал так, долго, долго,
На странно-зачарованной земле.
Когда я встал, в уме был ад горячий,
И колебаньем был мой ум объят;
Кругом лежали жалкие останки
Моих родных, убитых Всемогущим,
И в разных сочетаньях, в позах смерти,
Безглазые немые черепа
Моих детей чудовищно глядели.
Но дух мой полюбил свободу ада,
70 И начал я свой бесконечный путь.
. . . . . . . . . . . . . . .
И вот теперь стою в тысячелетьях,
В пустыне дикой безутешных дней,
Палим самумом страшной агонии,
Но ясный, мирный, и в себе замкнутый,
С упорною, с неколебимой волей.
