До праха, гдѣ горѣли капли крови;
Или онъ былъ предметомъ той торговли,
Что въ волѣ человѣка только видитъ
Простой товаръ; иль тѣмъ злодѣямъ алчнымъ,
Что звали Христіанами себя,
За золото онъ былъ передаваемъ,
Къ далекимъ островамъ его везли,
И тамъ подъ свистъ бичей, дерущихъ мясо,
210 Онъ выполнялъ томительный свой трудъ,
Чтобъ обезпечить роскошь и богатство
Которыя своимъ двойнымъ проклятьемъ
Умы тирановъ жалятъ и язвятъ;
Или на узаконенную бойню
Его вели, чтобы подъ жгучимъ солнцемъ
Добычею червей онъ сталъ въ тѣхъ странахъ,
Гдѣ деспоты впервые сговорились,
Чтобъ сообща топтать права людей,
И гдѣ святоши торговали Богомъ.
220 И даже тамъ гдѣ былъ нѣжнѣе воздухъ,
И человѣкъ убѣжище имѣлъ,
Зараза также тамъ распространялась,
Его существованье оскверняя
Неисчислимымъ полчищемъ невзгодъ,
И жгла его огнемъ непогасимымъ;
И возростанье той заразы грозной,
Вплоть до часовъ послѣднихъ, самой правдой
Задержано быть не могло, и мира
Въ душѣ не возникало до тѣхъ поръ
230 Пока впервые, въ торжествѣ безкровномъ,
Она свой нѣжный стягъ не подняла
Надъ той страной, обласканной природой:
Какъ долго былъ тамъ жалкій человѣкъ
Лишь прихвостнемъ рабовъ, каррикатурой
На низость окружавшую его,
Шакаломъ передъ львомъ честолюбивымъ,
Ищейкой фанатическихъ святошъ.
До праха, где горели капли крови;
Или он был предметом той торговли,
Что в воле человека только видит
Простой товар; иль тем злодеям алчным,
Что звали Христианами себя,
За золото он был передаваем,
К далеким островам его везли,
И там под свист бичей, дерущих мясо,
210 Он выполнял томительный свой труд,
Чтоб обеспечить роскошь и богатство
Которые своим двойным проклятьем
Умы тиранов жалят и язвят;
Или на узаконенную бойню
Его вели, чтобы под жгучим солнцем
Добычею червей он стал в тех странах,
Где деспоты впервые сговорились,
Чтоб сообща топтать права людей,
И где святоши торговали Богом.
220 И даже там где был нежнее воздух,
И человек убежище имел,
Зараза также там распространялась,
Его существованье оскверняя
Неисчислимым полчищем невзгод,
И жгла его огнем непогасимым;
И возрастанье той заразы грозной,
Вплоть до часов последних, самой правдой
Задержано быть не могло, и мира
В душе не возникало до тех пор
230 Пока впервые, в торжестве бескровном,
Она свой нежный стяг не подняла
Над той страной, обласканной природой:
Как долго был там жалкий человек
Лишь прихвостнем рабов, карикатурой
На низость окружавшую его,
Шакалом перед львом честолюбивым,
Ищейкой фанатических святош.
