Страница:Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. Т. III (1910).pdf/238

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


— 89 —

серьезно уверяют, будто Фихте осуществил то, к чему Кант только стремился, и ему собственно принадлежит, будто бы, вся заслуга. Эти господа своим Мидасовым судом во второй инстанции с такой осязательной ясностью обнаруживают всю свою неспособность сколько-нибудь понять Канта, да и вообще свое жалкое неразумие, что, можно надеяться, — подрастающее поколение узрит, наконец, истину и остережется тратить время и силы на их многочисленные истории философии и иные писания. По этому поводу я напомню об одной небольшой книжке, из которой можно видеть, какое впечатление производили на беспристрастных современников самая личность и поведение Фихте: она носит название „Кабинет берлинских характеров“ и появилась в 1808 г. без указания города, — говорят, она принадлежит Бухгольцу, но я не могу утверждать этого с уверенностью. Сравните еще, что́ говорит о Фихте юрист Ансельм фон-Фейербах в своих письмах, изданных его сыном в 1852 г., а также „Переписку Шиллера и Фихте“, 1847, — и тогда вы получите более правильное представление об этом лже-философе.

По стопам Фихте, достойный своего предшественника, скоро пошел Шеллинг; впрочем, он оставил этот путь, чтобы возвестить свое собственное открытие, — абсолютное тождество субъективного и объективного, или идеального и реального. Открытие это сводится к тому, что все, с невероятной затратой остроумия и вдумчивости, разъединенное такими редкими умами, как Локк и Кант, оказывается опять смешанным в одну кашу этого абсолютного тождества. В самом деле, учение только что упомянутых двух мыслителей вполне точно можно охарактеризовать как учение об абсолютной разнородности идеального и реального, или субъективного и объективного; теперь же дело пошло вперед от заблуждения к заблуждению. Тем, что Фихте ввел невразумительность речи и на место мышления поставил видимость глубокомыслия, он бросил семя, из которого должно было произрасти одно искажение за другим, и наконец в наши дни взошла полная деморализация философии, а через нее и всей литературы[1].

За Шеллингом последовала уже министерская креатура философии: это — в политических видах назначенный, к тому же еще не-

  1. В настоящее время изучение кантовской философии приносит еще и ту особую пользу, что оно показывает, как глубоко мала в Германии после Критики чистого разума философская литература: такой контраст образуют глубокие изыскания Канта с теперешней грубой болтовней, в которой как будто слышишь с одной стороны многообещающих кандидатов, а с другой — парикмахерских подмастерий.