лые слова. Потому-то мы столь несравненно лучше удерживаем в памяти пережитое, чем вычитанное.
Понятие мнемоники подходит не столько к искусству превращать с помощью остроумного приема непосредственное запоминание в опосредствованное, сколько скорее к некоторой систематической теории памяти, — теории, которая разъясняет все ее особенности, выводит их из основного ее свойства и одну ее особенность из другой.
Научаешься лишь кое-чему и урывками; забываешь же целый день. При этом память наша подобна ситу, которое, от времени и употребления, становится все менее плотным; так что, чем более мы старимся, тем быстрее улетучивается из нашей памяти то, что мы только что доверяли ей: напротив, удерживается твердо усвоенное ею в ранние годы[1]. Оттого-то воспоминания старца бывают тем отчетливее, чем долее простираются они в глубину времени, и становятся все более смутными по мере приближения к настоящему; таким образом и память его, подобно глазам, становится дальнозоркой (πρεσβυς).
В жизни бывают мгновения, когда без особенного внешнего повода, скорее в силу внутреннего, лишь физиологически объяснимого повышения восприимчивости, чувственное восприятие окружающей действительности достигает высокой и редкой степени явственности, почему такие мгновения неизгладимо запечатлеваются в памяти и сохраняются в ней со всеми своими особенностями, причем мы не знаем, отчего и почему из многих тысяч подобных им явлений удержались именно эти; скорее это такая же случайность, как уцелевший в пластах камня отдельный экземпляр совершенно вымершей породы животных или случайно раздавленное между страницами закрываемой книги насекомое. Тем не менее такие воспоминания всегда милы и приятны.
Иногда сцены далекого прошлого, по-видимому, без всякого повода, внезапно и живо приходят нам на память; во многих случаях это происходит вероятно от того, что мы ощутили в данный момент, точно так же как и тогда, легкий, не доходящий до сознания запах. Ибо, как
- ↑ [Вариант:] Память наша подобна ситу, дырочки которого, вначале небольшие, просеивают очень мало, но затем становятся все больше и, наконец, достигают таких размеров, что сквозь них просеивается почти все, что брошено в сито.
