рода останется по внутренней сущности своей вечно непонятным, так как все его объяснения оставляют в силе то неразрешимое X, которое заключает в себе тем более содержания, чем выше стоит объект наблюдения; движение же второго рода, по воле, окажется совершенно изъятым из принципа причинности, как начало безосновное, как свобода отдельных поступков, т. е., значит, как нечто совершенно природе противоположное и абсолютно необъяснимое. Если же мы совершим потребованное выше объединение внешнего познания с внутренним — в том пункте, где они соприкасаются, то мы позна́ем, несмотря на всякие побочные различия, два тождества: тождество причинности с самою собой на всех ступенях мира и тождество первоначально неизвестного X (т. е. сил природы и жизненных явлений) с волею в нас самих. Мы позна́ем, говорю я, во-первых, тождественную самой себе сущность причинности в тех различных формах, которые она должна принимать на различных ступенях мира, чтобы проявиться затем в виде механической, химической, физической причины, как раздражение, как наглядный мотив, как мотив отвлеченный, мыслимый; мы позна́ем все это как одно и то же — там ли, где толкающее тело теряет столько же движения, сколько и сообщает, там ли, где мысли борются с мыслями и мысль, одерживающая верх, как наиболее сильный мотив, приводит человека в движение, при чем движение это уже следует с такою же необходимостью, как движение шара, получившего толчок. Вместо того чтобы там, где мы сами являемся движущимся и где вследствие этого внутренняя сущность данного процесса нам известна близко и в совершенстве, — вместо того чтобы в ослеплении этим внутренним светом дать сбить себя с толку и тем самым отчудить себя от остальной, предлежащей нам во всей природе, каузальной связи и навсегда запереть для себя доступ к ее пониманию, — вместо этого мы свое новое познание, полученное изнутри, присоединяем к внешнему познанию, в виде ключа к нему, и познаем второе тождество, — тождество нашей воли с тем дотоле неизвестным X, которое получается в остатке всякого причинного объяснения. Вот отчего мы и говорим тогда: даже и там, где действие обусловливается осязательнейшей причиной, то загадочное, что все-таки остается при этом, упомянутое выше X, или подлинная внутренняя сущность данного процесса, истинный двигатель, «в себе» этого явления, которое в конце концов дано нам все-таки лишь в качестве представления и по формам и
