Демофел. В таком случае девиз медицинского факультета гласил бы конечно: fiant pilulae, et pereat mundus, — девиз, который всего легче было бы выполнить на практике.
Филалет. Сохрани Боже! Все — cum grano salis.
Демофел. Прекрасно, но поэтому-то мне и хотелось бы, чтобы ты и религию понимал cum grano salis, сознавая, что потребности народа должны удовлетворяться в меру его разумения. Религия — единственный способ, помощью которого глубоко погрязшая в низменных заботах и материальном труде толпа, с ее грубым смыслом и косным рассудком, может представить себе и почувствовать высокое значение жизни. Ибо человек дюжинный первоначально ни о чем ином не думает, кроме как об удовлетворении своих физических нужд и похотей, а затем — о чем-нибудь для развлечения и забавы. Основатели религий и философы являются в мир, чтобы стряхнуть с него этот дурман и указать на высокий смысл бытия: философы — для немногих избранных, основатели религий — для множества, для человечества в массе. Ибо φιλοσοφον πληϑος αδυνατον ειναι („невозможно толпе быть философом“), как сказал уже твой Платон, и чего ты не должен бы забывать. Религия — метафизика народа, которую надо непременно ему оставить и которой поэтому надо оказывать наружное почтение: ведь дискредитировать ее значит отнимать ее у народа. Как есть народная поэзия и народная мудрость (в пословицах), так должна существовать и народная метафизика, — ибо люди безусловно нуждаются в истолковании жизни, и истолкование это должно быть приноровлено к их пониманию. Вот почему религия всегда бывает аллегорической оболочкой истины и, направляя поведение и успокаивая и утешая в страдании и смерти, она дает в практическом отношении и для чувства быть может столько же, сколько могла бы дать сама истина, если бы мы ею обладали. Пусть тебя не шокирует ее причудливо-вычурная, с виду бессмысленная форма: ибо ты, со своим образованием и ученостью, не можешь себе вообразить, какие нужны околичности, чтобы, при грубости народа, подойти к нему с глубокими истинами. Различные религии, это — именно лишь различные схемы, в каких усваивается и представляется народом сама по себе недоступная его пониманию истина и с какими однако она в его воображении неразрывно срастается. Поэтому, дорогой мой, не во гнев будь тебе сказано, высмеивать ее будет вместе и ограниченностью, и несправедливостью.
Филалет. Но разве не такая же ограниченность и несправедливость — требовать, чтобы не было никакой иной метафизики, кроме этой, выкроенной по потребности и разумению народа; чтобы ее учения служили пределом для человеческой пытливости и указкой для всякого мышления, так что и метафизика немногих избранников, как ты ее
