лишь в виде хлоратов. В случае же если чистая и абстрактная, от всего мифического свободная, истина навсегда должна быть признана недостижимой для нас всех, в том числе и для философов, то ее можно будет сравнить с фтором, который сам по себе отдельно совсем не получается, а может быть добыт лишь в соединении с другими веществами. Или — беря менее ученые сравнения — истина, вообще не допускающая иного выражения, кроме мифического и аллегорического, подобна воде, которую нельзя переносить без сосуда: философы же, желающие непременно обладать ею в беспримесном виде, уподобляются тому, кто разбивает сосуд, чтобы иметь одну только обособленную воду.
Быть может, дело и вправду обстоит таким образом. Но во всяком случае религия, это — в аллегорической и мифической форме выраженная и тем для массы человечества доступной и усвояемой сделанная истина: ибо люди никогда не могли бы перенести ее в чистом и беспримесном виде, — подобно тому как мы не в состоянии жить в чистом кислороде, а нуждаемся в добавлении 4/5 азота. Говоря без уподоблений, глубокое значение и высокая цель жизни могут быть открываемы и представляемы народу лишь в символах, ибо он неспособен постичь их в подлинном смысле. Философия же, подобно элевзинским мистериям, должна существовать для немногих избранных.
Филалет. Понимаю: вся речь идет об истине в одежде лжи. Но тут истина вступает в пагубный для нее союз. Ибо какой арсенал опасного оружия дается в руки тем, кто получает право пользоваться неправдой как носительницей истицы! При таком наложении дела я боюсь, что элемент лжи причинит больше вреда, чем принесет пользы то, что приходится на долю истины. Еще если бы аллегория могла заведомо выдавать себя за то, что она есть, — тогда с нею можно было бы мириться: но это отняло бы у нее всякое уважение и тем лишило бы ее всякого влияния. Она должна поэтому представлять и отстаивать себя за истинную sensu proprio, — тогда как она истинна, самое большее, sensu allegorico. В этом заключается непоправимый вред, постоянное зло, которое служит причиною, почему религия всегда вступала и постоянно впредь будет вступать в конфликт с беспристрастными, благородными стремлениями к чистой истине.
Демофел. Нет, нет, — ибо и это предусмотрено. Если религия и не может прямо сознаться в своем аллегорическом характере, тем не менее она достаточно ясно на него намекает.
Филалет. В чем же это?
Демофел. В своих таинствах. Слово „таинство“, в сущности, — это только теологический terminus technicus для религиозной аллегории. И все религии имеют свои таинства. Таинство, это — собственно явно нелепый догмат, под которым однако скрывается высокая, сама
