эта была публично исполнена на его собственном празднике, дионисиях. — Второе, с чем пришлось бороться христианству, было иудейство, неуклюжая догматика которого была переработана в более утонченном виде и незаметным образом аллегоризована в догматах христианских. Вообще, христианство имеет сплошь аллегорический характер: ведь что в обыденных вещах именуется аллегорией, то в религиях носит название таинства. Надо согласиться, что христианство не только в морали, где исключительно ему одному — я разумею, на Западе — свойственны учения о caritas, примирении, любви к врагам, смирении и отречении от собственной воли, но даже и в догматике далеко превосходит обе вышеназванные религии. Что же лучшего можно предложить большой толпе, которая, ведь, все-таки неспособна к непосредственному восприятию истины, чем красивую аллегорию, вполне достаточную, чтобы служить руководством в практической жизни и якорем утешения и надежды? Но в такой аллегории небольшая примесь абсурда является необходимым ингредиентом, так как дает намек на ее аллегорическую природу. Если понимать христианскую догматику sensu proprio, то Вольтер окажется прав. Взятая же в аллегорическом смысле, она — священный миф, та оболочка, в которой народу передаются истины, иначе для него совершенно недостижимые. Ее можно бы сравнить с арабесками Рафаэля, а также Рунге, на которых изображены явно неестественные и невозможные вещи, но в которых все-таки заключен глубокий смысл. Даже утверждение церкви, что в догматах религии разум совершенно некомпетентен, слеп и не имеет права голоса, и это утверждение в своей сокровеннейшей сути выражает то, что догматы эти — аллегорического характера и потому не могут быть обсуждаемы по той мерке, какую только и может прилагать разум, все принимающий sensu proprio. Нелепость в догматах представляют собою именно отпечаток и признак их аллегоричности и мифичности, — хотя в данном случае она возникает от того, что нужно было связать столь разнородные учения, как Ветхий и Новый Завет. Эта великая аллегория слагалась лишь постепенно, по поводу внешних и случайных обстоятельств, путем их истолкования, под незаметным руководством глубоко скрытой, не вошедшей в ясное сознание истины, пока аллегория эта не была завершена Августином, который всего глубже проник в ее смысл и тогда получил возможность конципировать ее как единое систематическое целое и заполнить ее пробелы. Поэтому совершенным христианством является лишь августиновское учение, подкрепленное также Лютером, а не первоначальное христианство, как мнят теперешние протестанты, принимая „откровение“ sensu proprio и потому ограничивая его Одним Индивидуумом: это все равно как для еды
