протяженно ли что-нибудь и даже вообще существует ли что-нибудь, независмо от нашего представления. Впоследствии Кант с бесспорной правильностью решил эту проблему в том смысле, что протяжение, или пространственность, содержится исключительно только в представлении, принадлежит, следовательно, ему, так как все пространство — не более как его форма; поэтому, независимо от нашего представления, не может существовать ничего протяженного, да, несомненно, ничего и не существует. Таким образом, раздельная линия Спинозы целиком проходит по идеальной стороне, и он остановился на представляемом мире: этот-то последний, характеризуемый своею формою протяженности, и признается им за реальное, т. е. за нечто существующее в себе, независимо от способности быть объектом представления. И он, конечно, имеет право сказать после этого, что протяженное и представляемое, т. е. наше представление о телах и самые эти тела,— одно и то же (ч. II, теор. 7, схол.). Ибо во всяком случае вещи протяженны лишь как представленные и представимы лишь как протяженные: мир как представление и мир в пространстве — una eademque res: с этим мы можем согласиться без всяких оговорок. Но если бы протяжение было свойством вещей в себе, то наша интуиция была бы познанием вещей в себе: Спиноза это и принимает, и в этом состоит его реализм. Но так как последний у него не обоснован, и он не доказывает, что нашему воззрению пространственного мира соответствует пространственный мир, независимый от этого воззрения, то основная проблема остается нерешенной. А это и происходит именно оттого, что раздельная линия между реальным и идеальным, объективным и субъективным, вещью в себе и явлением найдена им неправильно: как сказано, он проводит ее по идеальной, субъективной, являющейся стороне мира, т. е. через мир как представление, разбивает последний на протяженное, или пространственное, и на наше представление о нем, а затем очень старается показать, что оба они только одно, — как это и есть на самом деле. Именно потому, что Спиноза всецело остается на идеальной стороне мира, что он мнил найти реальное уже в протяженной части этой идеальной стороны, и что для него, таким образом, интуитивный мир — единственная реальность вне нас, а познающее (cogitans) — единственная реальность внутри нас, — именно поэтому, с другой стороны, единственная истинная реальность, воля, и отнесена у него к идеальному, фигурируя как простой modus cogitandi и даже отождествляясь с суждением. См. Эт., II, доказательства теорем 48 и 49, где говорится: „под волею я разумею способность утверждать и отрицать“; затем еще: „представим себе какое-нибудь отдельное воление, например, модус мышления, когда душа утверждает, что три угла треугольника равны двум прямым“, после
