быть сведены к названным первичным свойствам как своим причинам, и только эти последние свойства чисто-объективны и действительно находятся в вещах (там же, кн. I. гл. 8, § 7 сл.). Таким образом, наши представления о вещах действительно — верные их копии, которые точно передают свойства, присущие вещам самим в себе (там же, § 15; приветствую читателя, который действительно чувствует, насколько комичен становится здесь реализм). Итак, мы видим, что Локк из природы вещей в себе, представления о которых мы получаем извне, исключает то, что́ есть действие нервов в органах чувств: легкое, понятное, неоспоримое рассуждение. Но впоследствии Кант пошел по этому пути неизмеримо дальше, выделив также и то, что̀ есть деятельность нашего мозга (этой несравненно большей нервной массы); благодаря этому, все локковские якобы первичные свойства спустились на степень вторичных, а мнимые вещи в себе — на степень простых явлений, действительная же вещь в себе, обнаженная теперь и от первичных свойств, осталась совершенно неизвестной величиной, простым х. Это требовало уже, конечно, трудного и глубокого анализа, который долго приходилось защищать против нападок недоразумения и непонимания.
Локк не дедуцирует своих первичных свойств вещей и не дает никакого дальнейшего объяснения, почему чисто объективны именно эти, а не какие-нибудь другие свойства, — довольствуясь указанием на то, что они неуничтожимы. Если же мы постараемся разобраться сами, почему он объявляет не-объективно существующими те свойства вещей, которые совершенно непосредственно действуют на ощущение, следовательно приходят прямо извне, и, напротив, признает объективность за теми, которые (как с тех пор было выяснено) возникают из самобытных функций нашего интеллекта, — то причина этого окажется та, что объективно созерцающее сознание (сознание других вещей) необходимо требует сложного аппарата, в виде функции которого оно проявляется: его существеннейшие основные определения заложены уже, следовательно, внутри, благодаря чему всеобщая форма, т. е. характер, воззрения, из которого только и может получаться a priori познаваемое, представляется как бы основною тканью созерцаемого мира и потому выступает как нечто абсолютно необходимое, чуждое исключений и никоим образом неустранимое, так что око уже заранее положено условием всего остального и его многостороннего разнообразия. Как известно, этой формой будут прежде всего время и пространство и то, что из них следует и только через них возможно. Сами по себе время и пространство пусты; когда же что-нибудь в них входит, то оно должно выступать в качестве материи, иными словами, — как нечто действующее, следовательно — как причинность. Ибо материя сплошь — чистая
