шего анализа. Представляемая вещь и представление о ней, это — то же самое, но именно только представляемая вещь, а не вещь в себе самой: последняя всегда — воля, под какою бы формою она ни выступала в представлении.
Читатели, знакомые с тем, что̀ в течение этого столетия слыло в Германии за философию, будут может быть удивлены, что за время между Кантом и мною я не упомянул ни о фихтевском идеализме, ни о системе тождества реального и идеального, которые, однако, как будто вполне относятся к нашему предмету. Но я не мог остановиться на них по той причине, что, на мой взгляд, Фихте, Шеллинг и Гегель не философы, так как у них отсутствует первое условие для этого — серьезность и честность исследования. Это — просто софисты: они хотели казаться, а не быть, искали не истины, а собственного блага и успеха в мире. Казенные оклады, гонорар со студентов и книгопродавцев и, как средство для этой цели, возможно больше шуму и треску со своей quasi-философией, — вот путеводные звезда и вдохновляющие гении этих школьников мудрости. Поэтому они лишены права на вход и не могут быть допущены в почтенное общество мыслителей, работавших для человечества.
В одном, впрочем, обнаружили они отличные способности, именно — в искусстве дурачить публику и выдавать себя за то, чем они не были: для этого, бесспорно, нужен талант, — только не философский. В философии же они не могли дать ничего ценного, и это обстоятельство, в последнем счете, объясняется тем, что их интеллект не стал свободным, а продолжал пребывать на службе у воли: в этом случае, конечно, для нее и ее целей он может сделать чрезвычайно много, но для философии, как и для искусства, не дает ничего. Ибо философия и искусство прежде всего требуют как раз того, чтобы деятельность интеллекта исходила только из его собственного почина и чтобы на время этой деятельности он переставал служить воле, т. е. иметь в виду цели собственной личности. А сам он, действуя единственно по собственному побуждению, не знает, по самой своей природе, никакой иной цели, кроме одной только истины. Вот почему, чтобы быть философом, т. е. любителем мудрости (которая есть не что иное как истина), недостаточно любить истину, поскольку она совпадает с собственным интересом, с волею начальства, с догматами церкви или с предрассудками и вкусами современ-
