природы“ всюду удачно сумел провести этот метод, пока наконец не захотел приложить его также и к происхождению зла и греха, вместе с угрозою адских мучений: здесь он терпит крушение и именно на оптимизме, этом последствии иудейского монотеизма. В 5-й книге он учит о возвращении всех вещей в Бога и о метафизическом единстве и неделимости всего человечества, даже всей природы. Теперь спрашивается: где же останется грех? — ведь он не может тоже войти в Бога; где же обещанный ад с его бесконечной мукой? кого он должен в себя принять? — ведь человечество искуплено, и притом все. — Здесь догмат оказывается непреодолимым. Эригена жалко извивается с помощью растянутых софизмов, сводящихся к словам, и наконец поневоле приходит к противоречиям и абсурдам, тем более что здесь неизбежно выступает также и вопрос о происхождении греха, а это последнее не может лежать ни в Боге, ни в созданной им воле: ибо иначе Бог был бы родоначальником греха, что́ Эригена превосходно понимает (стр. 287 оксфордского первого издания 1681 г.). Вот он и прибегает к абсурдам: грех, по его словам, не имеет ни причины ни субъекта (malurm incausale est… penitus incausale et insubstantiale est; там же). — Более глубокая причина его беды заключается в том, что догмат об искуплении человечества и мира, имеющий, очевидно, индийское происхождение, в то же время предполагает другое индийское учение, по которому уже самое начало мира (этой сансары буддистов) лежит во зле, представляет собою греховное деяние Брамы, каковым Брамою опять-таки и являемся собственно мы сами: ведь индийская мифология всегда очень прозрачна. Напротив, в христианстве учению об искуплении мира пришлось быть привитым к иудейскому теизму, по которому Господь не только создал мир, но и после того нашел его превосходным: „все прекрасно весьма“. Hinc illae lacrimae: отсюда вырастают те трудности, которые Эригена вполне признавал, хотя в ту эпоху он и не мог отважиться напасть на зло в его корне. Между тем, он обнаруживает индостанскую кротость, отвергая принимаемое христианством вечное осуждение и кару: всякое создание, разумное, животное, растительное и неодушевленное, должно, в силу своей внутренней сущности, само собою, в необходимом течении природы достигнуть вечного блаженства, — ибо оно имеет свое начало в вечной благости. Но полное единение с Богом, deificatio, — удел только святых и праведных. Эригена, впрочем, настолько честен, что не скрывает великого смущения, в какое повергает его вопрос о происхождении зла: он ясно высказывает это смущение в приведенном месте 5-й книги. В самом деле, происхождение зла, — это утес, о который разбивается как пантеизм, так и теизм: ибо и тот и другой скрывают в себе оптимизм. Но ведь зла и греха, по всей их
