всякий смысл, как скоро речь заходит не о геометрии с ее построением понятий! Вот почему и здесь приложимо изречение: cucullus non facit monachum.
Во второй книге Спиноза рассматривает в качестве двух модусов своей всеединой субстанции протяжение и представление (extensio et cogitatio), — классификация явно неправильная, так как протяжение существует исключительно для представления и в нем, так что его надо не противопоставлять, а подчинять представлению.
Если Спиноза всюду прямо и настойчиво восхваляет laetitiam, выставляя ее как условие и признак каждого похвального поступка, всякую же tristitiam безусловно отвергает, хотя его Ветхий Завет говорил ему: „Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше“ (Экклезиаст, 7, 4), — то все это он делает просто из любви к последовательности: в самом деле, если этот мир — бог, то мир является самоцелью и должен радоваться своему бытию и похваляться им; поэтому, saute Marquis! semper — веселье, nunquam — печаль! Пантеизм по самому существу своему необходимо — оптимизм. Этот обязательный оптимизм вынуждает Спинозу и еще кое к каким ложным выводам, среди которых на первом месте стоят нелепые и очень часто возмутительные положения его нравственной философии, принимающие в 16-ой гл. его Теолого-политического трактата прямо позорный характер. С другой стороны, он иногда упускает последовательность из виду там, где она привела бы его к правильным воззрениям, — например, в своих столь же недостойных, сколько ложных суждениях о животных (Эт., ч. IV, гл. 26-ая, приложение и в той же части теор. 37, схолия). Здесь он говорит именно так, как приличествует еврею, согласно главам 1 и 9 Бытия. Собак он, по-видимому, совершенно не знал. На возмутительную фразу, которой начинается упомянутая гл. 26: „Кроме людей, мы не знаем в природе никакого отдельного существа, душа которого могла бы доставлять дам радость и которое мы могли бы соединять с собою узами дружбы или какого-нибудь общения“ — лучшим ответом служат слова одного современного испанского беллетриста (Ларра, под псевдонимом Фигаро, у Донцеля, гл. 33): El que no ha tenido un perro, no sabe lo que es querer y ser querido (кто никогда не держал собаки, тот не знает, что значит любить и быть любимым). Мучительства, которые, по свидетельству Колера, Спиноза для своего развлечения и с задушевным смехом имел обыкновение проделывать над пауками и мухами, только вполне соответствуют его цитированным нелепостям, а также упомянутым главам Бытия. И вот, благодаря всему этому, „Ethica“ Спинозы представляет собою сплошную смесь ложного и истинного, замечательного и плохого. В конце ее, во второй половине последней
