оснований для отрицания; таким образом, он допускает наличность того, что лежит вне этих пределов, т. е. все те свойства вещей, которые не могут быть построены a priori. Ибо a priori определима нами вовсе не вся сущность данных явлений, т. е. телесного мира, а только общая форма его явления, и ее можно свести на пространство, время и причинность, вместе со всей закономерностью этих трех форм. Все же то, что остается неопределимым всеми этими a priori имеющимися формами, т. е. случайное по отношению к ним, — это именно и есть раскрытие вещи самой в себе. Но эмпирическое содержание явлений, т. е. всякое ближайшее их определение, всякое выступающее в них физическое свойство, не может быть познаваемо иначе как a posteriori: эти эмпирические свойства (или, скорее, их общий источник) остаются, поэтому, принадлежностью вещи самой в себе, как проявления ее самобытной сущности, прошедшие через среду всех априорных форм. Это апостериорное, которое в каждом явлении выступает как бы облеченным в априорное, сообщая в то же время каждому существу его специфический и индивидуальный характер, составляет, таким образом, материю являющегося мира, в противоположность его форме. А так как материя эта совсем невыводима из столь тщательно отысканных Кантом, отмеченных верным признаком априорности, в субъекте пребывающих форм явления, а, напротив, получается в остатке после вычета всего из них вытекающего, следовательно, обнаруживает себя как второй вполне особый элемент эмпирического явления и как чуждый этим формам придаток, но при этом, с другой стороны, вовсе не вытекает из произвола познающего субъекта, а скорее ему часто даже противостоит, — то Кант не затруднился отнести эту материю явления на долю вещи самой в себе, т. е. рассматривать ее как приходящую совершенно извне: ведь должна же она откуда-нибудь приходить, или, по выражению Канта, иметь какое-нибудь основание. Но так как, далее, мы совсем не можем изолировать таких лишь a posteriori познаваемых свойств и понимать их отделенными и очищенными от достоверных a priori, так как они всегда выступают облеченными в эти последние, — то Кант и учит, что мы, познавая бытие вещей в себе, ничего однако не познаем сверх этого; иными словами, нам известно лишь то, что они существуют, но не то, что̀ они такое: вот почему сущность вещей в себе и остается у него в качестве неизвестной величины, некоторого х. Ибо форма явления всюду одевает и скрывает сущность вещи в себе. Самое большое, что можно сказать еще, это — следующее: так как упомянутые априорные формы, имея начало в нашем интеллекте, присущи безразлично всем вещам как явлениям, в вещах же, тем не менее, наблюдаются весьма
