венных предположений? Разве не извращаются и не фальсифицируются у нас первые и самые существенные основные воззрения на нас самих и на вещи, когда мы начинаем с предположения, что все произведено и устроено извне, по понятиям и продуманным намерениям некоего личного, следовательно, индивидуального существа, и что основная сущность человека есть нечто мыслящее и он состоит из двух вполне разнородных частей, которые, неизвестно каким образом, сошлись и спаяны вместе, и должны теперь уживаться как угодно, для того чтобы вскоре nolentes volentes опять разлучиться навсегда! Насколько сильно кантовская критика этих представлений и их оснований повлияла на все науки, можно видеть из того, что с тех пор, по крайней мере, в лучшей немецкой литературе, предположения эти встречаются еще разве только в фигуральном смысле, но никто уже не делают их серьезно: их предоставляют сочинениям для народа и профессорам философии, которые зарабатывают ими свой кусок хлеба. Особенно воздерживаются от такого рода предположений наши естественнонаучные произведения, тогда как английские, напротив, роняют в наших глазах свое достоинство тем, что своими выражениями и диатрибами, или апологиями, метят в сторону этих предположений[1]. Еще перед самим Кантом, конечно, дело обстояло в этом отношении совершенно иначе: так, например, даже выдающийся Лихтенберг, юношеское образование которого носило еще до-кантовский характер, в своей статье о физиономике серьезно и с убеждением отстаивает противоположность души и тела и этим портит свое дело.
Кто понимает это высокое значение трансцендентальной диалектики, тот не найдет излишним, если я остановлюсь здесь на ней несколько подробнее. И прежде всего я предлагаю знатокам и любителям критики разума следующий опыт: пусть они в критике рациональной психологии, только в том ее полном виде, какой она имеет в первом издании — в последующих она подверглась кастрации,
- ↑ С тех пор, как это было написано, дело у нас успело измениться. Благодаря возобновлению стародавнего и уже десять раз опровергнутого материализма, появились философы из аптеки и клиники, люди, ничему не учившиеся кроме того, что относится к их ремеслу; и вот невинно и простосердечно. как если бы Канту только еще предстояло родиться, излагают они свои старым бабам приличествующие умозрения, спорят о „теле и душе“ и об их отношении друг к другу, и даже (credite posteri!) указывают местопребывание упомянутой души в мозгу. Своею дерзостью они заслуживают напоминания, что для того, чтобы иметь право подавать свой голос, надо чему-нибудь поучиться, и что они поступили бы умнее, если бы не подвергали себя неприятным намекам на пластырную мазню и катехизис.
