однако, разум дает одни лишь догадки, тогда как третьи, в свой черед, имеют даже интеллектуальные интуиции! Четвертые, далее, изобрели абсолютное мышление, т. е. такое, при котором человек не имеет нужды обращаться взором к окружающим вещам, а в божественном всеведении определяет, каковы они раз навсегда. Это, бесспорно, самое удобное из всех таких изобретений. Но все они хватаются за слово „абсолют“, которое и есть не что иное как космологическое доказательство in nuce или, вернее, в столь сокращенной степени, что, став микроскопически малым, оно ускользает от чужих глаз и таким образом пробирается незамеченным и слывет за нечто разумеющееся само собою: ведь со времени кантовского examinis rigorosi оно не смеет более показываться в своем подлинном виде, — как это точнее разъяснено мною во 2-м изд. моего трактата о законе основания, стр. 36 сл., а также в моей Критике кантовской философии, стр. 544 (по 3-му изд., стр. 574). Кто именно впервые, около 50 лет тому назад, воспользовался уловкой — incognito провести под этим всеединым словом абсолют отвергнутое и изгнанное космологическое доказательство, этого я уже теперь сказать не могу: но уловка эта была правильно рассчитана на свойства публики, — ведь абсолют и до сих пор продолжает быть ходкой монетой. Словом, вопреки критике разума и ее доказательствам, у наших профессоров философии все-таки никогда не было недостатка в точных известиях о бытии Бога и Его отношении к миру, — известиях, в подробном сообщении которых, по их мнению, собственно и должно заключаться все философствование. Но, как говорится, „на медные деньги — медный товар“; так обстоит дело и с этим их изобретением. Вот почему они и держат его под спудом или, вернее, под оболочкой звонких слов, так что едва виднеется от него один кончик. Если бы только можно было принудить господ профессоров отчетливо выяснить, что̀ же собственно надо мыслить под словом абсолют, — то мы убедились бы, действительно ли он разумеется сам собою. Даже какая-нибудь natura naturans (в которую часто угрожает перейти их Бог) не разумеется сама собою, так как мы знаем, что Левкипп, Демокрит, Эпикур и Лукреций строят мир без ее помощи, — а эти мыслители, при всех своих заблуждениях, все-таки были гораздо достойнее, чем целый легион флюгеров, стяжательная философия которых поворачивается по ветру. Да и natura naturans еще далеко не была бы Богом. В понятии ее содержится, скорее, лишь та простая мысль, что за быстрой сменой преходящих и изменчивых явлений naturae naturatae должна таиться некая вечная и неутомимая сила, которая их постоянно возобновляет и которая сама остается незатронута их гибелью. Как natura naturata — предмет физики, так natura na-
