честно заработать хороший кусок хлеба для себя, для жен и ребят и получить известный авторитет в глазах людей. А глубокую душу истинного философа, все великое рвение которого заключается в том, чтобы отыскать ключ к нашему столь же загадочному, сколько и непрочному бытию, — такого философа причисляют они к мифологическим существам; или же при встрече с ним призна̀ют они его одержимым мономанией. Ибо о том, что к философии можно действительно относиться с неподдельной, суровой серьезностью, об этом обыкновенно ни один человек не думает меньше, чем ее преподаватель, — подобно тому как самым неверующим католиком обычно бывает папа. Вот почему действительный философ, который был бы в то же время преподавателем философии, принадлежит к самым исключительным явлениям[1]. Во втором томе своего главного труда, гл. 7, стр. 162 (3-е изд., стр. 179) я уже разъяснил, что как раз такое исключение представляет Кант, и указал основания и следствия для этого факта. Впрочем, доказательством того, что всякая университетская философия ведет условное существование, служит известная судьба Фихте, — хотя он в сущности был простым софистом, а не истинным философом. Именно, он осмелился в своей философии оставить без внимания учения протестантизма: в результате он получил отставку, сопровождавшуюся к тому же издевательством черни. И наказание пошло ему впрок: когда он впоследствии получил место в Берлине, абсолютное „я“ самым послушным образом превратилось в Господа Бога, и вообще все учение получило в высшей степени протестантскую окраску, о чем особенно свидетельствует „Наставление к праведной жизни“. Достойно замечания в этом случае еще и то обстоятельство, что главной его виной было сочтено утверждение, будто Абсолютное Существо не что иное, как именно нравственный миропорядок: между тем ведь это утверждение мало чем отличается от изречения евангелиста Иоанна: „Бог есть любовь“[2].
- ↑ Вполне естественно, что чем больше благочестия требуется от профессора, тем меньше надо ему учености, — ведь в эпоху Альтенштейна достаточно было объявить себя последователем гегелевской бессмыслицы. Но с тех пор как для замещения профессур ученость можно заменять благочестием, господа кандидаты уже не обременяют себя первой. Лучше бы Тартюфы берегли себя и задали бы себе вопрос: „кто поверит нам, что мы этому верим?“ Что господа эти — профессора, это касается тех, кто их профессорами сделал: я знаю их просто за плохих писателей, влиянию которых я стараюсь противодействовать. Я искал истины, а не профессуры: вот чем объясняется, в последнем счете, разница между мною и так называемыми послекантовскими философами. Со временем это поймут все более и более.
- ↑ Та же участь постигла в 1853 г. в Гейдельберге приват-доцента Фишера, который был был лишен своего juris legendi за то, что проповедо-
