Страница:Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. Т. III (1910).pdf/278

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


— 129 —

мы стоим перед последним без надежды на более глубокое в него проникновение. Только мир получает здесь название Бога, а человечество — название Христа. Оба являются „самоцелью“, т. е. существуют, нисколько не трогая друг друга, пока длится кратковременная жизнь. Gaudeamus igitur! И гегелевский апофеоз государства получает свое дальнейшее развитие вплоть до коммунизма. Очень основательное изложение ново-католицизма в этом смысле представляет книга Ф. Кампе „История религиозного движения новейшего времени“, т. 3, 1856.

Но то обстоятельство, что подобный упрек мог быть ахиллесовой пятой господствующей философской системы, показывает нам, „что́ за черты родят успех, ведут на высоту“, — показывает нам, в чем заключается для философии подлинный критерий истинности и приемлемости в университетах и в чем здесь суть: в противном случае, ведь, такого рода нападки, даже независимо от презрения, какого заслуживает всякое обвинение в ереси, до́лжно было бы разом прекратить с помощью ουδεν προς Διονυσον.

Кому нужны для уразумения этого еще какие-либо доказательства, пусть вспомнит эпилог к великому гегелевскому фарсу: я имею в виду непосредственно воспоследовавшее удивительно своевременное обращение господина ф.-Шеллинга от спинозизма в ханжество и состоявшееся вслед за сим перемещение его из Мюнхена в Берлин, средь трубных ликований всех газет, из слов которых можно было заключить, что он приносит туда в своем кармане личный абсолют, в коем была такая сильная потребность; за этим последовал столь большой наплыв студентов, что они проникали в аудиторию даже через окна; в конце курса — диплом великого человека, всепочтительнейше поднесенный ему некоторыми из профессоров университета, его бывшими слушателями; я вообще имею в виду всю ту необыкновенно блестящую и не менее того прибыльную роль Шеллинга в Берлине — роль, которую он сыграл не краснея, — и это в глубокой старости, когда у благородных натур все другие заботы отступают перед мыслью о том, какую память оставишь после себя. Можно было от этого зрелища впасть в уныние, можно было даже подумать, не покраснеют ли от него сами профессора философии: но нет, все это — одна фантазия. У кого же и теперь, после такого финала, не откроются глаза на университетскую философию и ее героев, тот — человек погибший.

Справедливость требует однако, чтобы об университетской философии судили не только, как это сделали мы здесь, с точки зрения ее показной, но и с точки зрения ее истинной и подлинной цели. А эта последняя сводится к тому, что будущие референдарии, адвокаты, врачи, кандидаты и педагоги даже в самой глубине своих убеждений