чтобы, на глазах датской академии, этой удачно зараженной хвалительницы пачкунов и патронессы философских шарлатанов, утереть нос ее summo philosopho. Понятно, что наивное и простосердечное юношество начинает чтить и этот вздор и думает, будто в такой абракадабре и должна состоять философия; оно уходит из аудитории с расслабленной головой, в которой место мыслей будут занимать пустые слова, — уходит, значит, навсегда лишенное способности производить действительные идеи, умственно кастрированное. Отсюда к вырастает поколение бессильных, сбитых с толку, но чрезвычайно притязательных голов, богатых умыслами, бедных мыслями, какое мы видим пред собою в настоящее время. Такова история умственного развития у тысяч людей, юность и лучшие силы которых были заражены описанной лжемудростью; между тем и они должны были бы сопричаститься тому благодеянию, какое многим поколениям оказала природа, когда ей удалось создать такую голову, как Кант. Подобного злоупотребления никогда нельзя было бы совершить с действительной философией, культивируемой свободными людьми только ради нее самой и не имеющей иной опоры, кроме своих аргументов; это возможно было только с университетской философией, которая уже с самого начала была орудием для политических целей, почему мы и видим, что во все времена государство пристрастно вмешивалось в философские споры университетов, — шло ли дело о реалистах и номиналистах, об аристотелевцах и рамистах, о картезианцах и аристотелевцах, или о Христиане Вольфе, Канте, Фихте, Гегеле, или о чем бы то ни было.
К тому вреду, какой университетская философия причиняла философии действительной и серьезной, особенно относится только что отмеченное вытеснение кантовской философии пустозвонством трех прославленных софистов. Именно, сначала Фихте, потом Шеллинг, которые оба все-таки были не без таланта, наконец, неуклюжий и отвратительный шарлатан Гегель, этот зловредный человек, совершенно расстроивший и испортивший голову целому поколению, были превознесены как люди, которые будто бы дали кантовской философии дальнейшее развитие, вышли за ее пределы и, таким образом, опираясь собственно на плечи Канта, достигли в то же время высшей ступени познания и уразумения, откуда они и смотрели почти с состраданием на усердный труд Канта, подготовивший их величие: именно они, следовательно, были якобы истинно великими философами. Что удивительного, если молодые люди — без собственного суждения и без того, часто столь спасительного, недоверия к учителям, какое приносят уже в университет только исключительные, т. е. силою суждения, а потому и чутьем к ней одаренные головы, — что удивительного, если молодые
