зрелище мы и наблюдаем теперь. Этим и надо объяснять, почему за эпохой, когда жил философ Кант, поэт Гете, композитор Моцарт, могла последовать теперешняя эпоха политических поэтов, еще более политических философов, голодных, литературной ложью и обманом существующих литераторов и всякого рода пачкунов, которые с легким сердцем искажают язык. Для обозначения этой эпохи есть у немцев особое самодельное, столь же характерное, сколько и благозвучное слово „Jetztzeit“: уж действительно, — „Jetztzeit“, т. е. время, когда думают только о „теперь“ и не осмеливаются бросить взора на время грядущее и воздающее. Мне хотелось бы показать этой „Jetztzeit“ в волшебном зеркале, какой вид она будет иметь в глазах потомства. Между тем, только что упомянутое славное прошлое она называет „эпохою косичек“ (Zopfzeit). Да, но эти косички висели на головах, теперь же вместе со стеблем как будто исчезли и плоды.
Оттого приверженцы Гегеля вполне правы, утверждая, что влияние их учителя на современников было неизмеримо. Совершенно парализовать умы целому поколению ученых, сделать их неспособными ни к какому мышлению, довести их до того, что они уже не знают, что́ значит мыслить, а считают философским мышлением бесцеремонную и вместе с тем нелепейшую игру словами и понятиями, бессмысленную болтовню на традиционные темы философии, ни на чем неоснованные утверждения, пустопорожние и противоречивые тезисы — вот в чем состояло прославленное влияние Гегеля. Сравните-ка учебники гегельянцев, какие еще теперь дерзают появляться на свет, с учебниками низко ценимой, в особенности же с их стороны и со стороны всех послекантовских философов бесконечным презрением пользующейся эпохи, так называемого эклектического периода, непосредственно предшествовавшего Канту: мы найдем, что последние все-таки относятся к первым, как золото — не к меди, а к навозу. Ибо в книгах Федера, Платтнера и др. все-таки еще содержится богатый запас действительных и отчасти верных, даже ценных мыслей и удачных замечаний, добросовестный разбор философских проблем, поощрение к самостоятельному размышлению, руководство к философствованию и, уж наверное, безусловно-честные приемы. Напротив, в любом произведении гегелевской школы напрасно будете вы искать какой-нибудь действительной мысли — здесь нет их ни одной, какого-нибудь следа серьезного и бескорыстного размышления — оно совершенно отсутствует: мы встречаем здесь только смелые сочетания слов, якобы долженствующие иметь некий смысл, даже глубокий смысл, но по некотором исследовании оказывающиеся пустыми, совершенно лишенными мысли и содержания футлярами, с помощью которых писака имеет в виду вовсе не поучать своего читателя, а только обмануть его, чтобы тот думал,
