уродцы и получают иначе невозможное для них распространение, а их авторы — доходную известность. Не будь этого, разве мог бы, например, такой набор извращенных идей, как „Введение в философию“ Гербарта, выдержать пять изданий? Вот почему и осмеливается заявлять о себе то дурацкое высокомерие, с каким (например, стр. 234, 35 четвертого издания) эта несомненно извращенная голова важно взирает на Канта сверху вниз и снисходительно его наставляет.
Такие соображения и, особенно, ретроспективный взгляд на все преподавание философии в университетах после смерти Канта все более и более укрепляют меня во взгляде, что если вообще должна существовать философия, т. е. если человеческому уму должна быть предоставлена возможность посвящать свои лучшие и благороднейшие силы без всякого сравнения важнейшей из всех проблем, то это лишь в том случае может иметь успех, когда философия остается свободной от всякого влияния со стороны государства, и что последнее уже много для нее делает и достаточно доказывает ей свою просвещенность и свое благородство, если не преследует ее, а предоставляет ей свободу, как свободному искусству, которое во всем остальном должно находить свою награду в самом себе: зато государство может считать себя избавленным от расходов на ее профессуры, так как люди, желающие жить на счет философии, чрезвычайно редко бывают именно теми, которые живут ради нее, а иногда даже это могут быть люди, втихомолку действующие против нее.
Публичные кафедры подобают только уже созданным, действительно существующим наукам, которые поэтому и требуется сперва изучить, для того чтобы можно было им обучать, которые, следовательно, в общем подлежат только дальнейшей передаче, как об этом свидетельствует обычно употребляемое на черной доске слово tradere — при чем, однако, более способным головам не воспрещается эти науки обогащать, исправлять и совершенствовать. Науку же, которая еще совсем не существует, которая еще не достигла своей цели, не знает даже с уверенностью своего пути, мало того — самая возможность которой еще оспаривается, — делать такую науку объектом профессорского преподавания, это — абсурд. Естественным последствием этого является у немцев то, что каждый из таких профессоров считает своим призванием создать эту еще отсутствующую науку, не думая о том, что подобное призвание может дать лишь природа, а не министерство народного просвещения. Вот он и пытается как-никак осуществить свое намерение, возможно скорее выпускает в свет свое уродливое детище и выдает его за давно желанную σοφιαν, при чем, конечно, всегда найдется услужливый коллега, готовый быть кумом при его крещении в качестве таковой. Впоследствии господа эти, так как они
