ческого доказательства, которое со времени Канта не смеет уже показываться в собственном виде и потому должно прибегать к переодеванию. Кант, как будто в предчувствии этой уловки, прямо заявляет: „Во все времена говорили об абсолютно-необходимом существе и старались не столько о том, чтобы понять, можно ли, и каким образом, хотя бы только мыслить вещь подобного рода, сколько о том, чтобы доказать ее бытие… Ибо, если через посредство слова безусловный отбросить все условия, какие всегда нужны рассудку, чтобы считать что-либо за необходимое, то это далеко еще не делает для меня вразумительным, мыслю ли я тогда в понятии безусловно необходимого еще что-нибудь, или же совершенно ничего“ (Критика чистого разума, 1-ое изд., стр. 592; 5-ое изд., стр. 620). Напомню здесь еще раз мое учение, что быть необходимым всецело и всегда означает только следовать из имеющегося и данного основания: такое основание и есть, следовательно, условие всякой необходимости; поэтому, выражение „безусловно необходимый“ — contradictio in adjecto, т. е. это совсем не мысль, а бессодержательное слово, — хотя, конечно, это материал, очень употребительный для построений профессорской философии. — Сюда же относится далее, что, наперекор великому, составившему эпоху, учению Локка о несуществовании врожденных идей и наперекор всем успехам в философии, достигнутым с тех пор и на основании этого учения, особенно Кантом, — господа представители φιλοσοφιας μισϑοφορου, нисколько не стесняясь, навязывают своим студентам „богосознание“ и вообще непосредственное познание, или восприятие метафизических объектов разумом. Пускай Кант, с затратой редчайшего остроумия и глубокомыслия, разъяснил, что теоретический разум никогда не может достать до объектов, лежащих вне возможности всякого опыта: эти господа не обращают никакого внимания на подобное обстоятельство и без околичностей поучают, вот уже 50 лет, будто разум имеет вполне непосредственные, абсолютные знания, будто он — с самого начала для метафизики предназначенная способность, которая, выходя за пределы всякой возможности опыта, непосредственно познает и верно понимает так называемое сверхчувственное, абсолют, Господа Бога и тому подобное. Но чтобы наш разум был такой способностью, познающей исконные объекты метафизики не посредством умозаключений, а непосредственно, — это очевидная побасенка или, говоря прямо, явная ложь: ведь достаточно добросовестного, в иных отношениях не трудного, самоиспытания, для того чтобы убедиться в несостоятельности подобной выдумки, — к тому же, в противном случае, и метафизика должна была бы находиться в совершенно ином состоянии. Тот факт, что подобная ложь, крайне пагубная для философии и лишенная всякого основания, кроме затруднительного поло-
