dictio in adjecto, пустое слово, для удовлетворения безголовых или для успокоения надзор имущих.
Хотя, таким образом, сочинения наших университетских философов проникнуты живейшим рвением к теологии, в них зато очень мало рвения к истине. Без страха перед нею, с неслыханной дерзостью употребляют и нагромождают они софизмы, подвохи, искажения, ложные утверждения; мало того, разуму, как я объяснил выше, они вымышленно или, вернее, умышленно приписывают непосредственные, сверхчувственные познания, т. е. врожденные идеи, — все это с единственной и исключительной целью проложить путь теологии: только теология! только теология! во что бы то ни стало, теология! — Я готов допустить, что эти господа, не в указ другим, убеждены, будто теология действительно имеет большую ценность; но я все же знаю нечто такое, что во всяком случае еще ценнее, именно, — честность, честность, как в обыденной жизни, так и в мышлении и в преподавании: ее я не продал бы ни за какую теологию.
При настоящем же положении дел, тому, кто серьезно отнесся к Критике чистого разума, кто вообще добросовестен, а потому и не может выпускать на рынок всякие теологии, — тому, конечно, не сравняться с этими господами. Явись он даже с самым отменным, что только видел когда-нибудь мир, выложи он на стол всю мудрость неба и земли; они все-таки закроют глаза и уши, если это не теология; мало того, чем больше достоинств в его произведении, тем в большей мере возбудит оно у них не удивление, а злобу, тем решительнее выставят они против него свое пассивное сопротивление, т. е. тем коварнее будет молчание, каким они постараются его задушить, а в то же время тем громче будут похвалы, какие они будут расточать малым духовным чадам своих глубокомысленных сотоварищей — лишь бы только не было слышно ненавистного им голоса прозорливости и искренности. Этого именно, в нашу эпоху скептических теологов и правоверных философов, требует политика людей, питающихся с женами и детьми на счет науки, которой люди вроде меня посвящают все свои силы в течение долгой жизни. Ибо для них, послушных мановению высшего начальства, все дело сводится к теологии: все прочее — вещь второстепенная. Ведь они уже заранее, каждый на своем языке, пользуясь каждый своим оборотом и личиной, определяют философию как умозрительную теологию и погоню за теологией наивно признают существенной целью философии. Они ничего не знают о том, что к проблеме бытия надо подходить свободно и беспристрастно и мир, вместе с сознанием, где он является, надо рассматривать как единственно данное, как проблему, или загадку древнего сфинкса, перед лицо которого мы здесь отважно выступаем. Они благоразумно
