в виду, что холод в данном случае действует как сильно возбуждающее средство, для того чтобы подавить или умерить больную волю и пробудить вместо нее какую-нибудь естественную волю всеобщего зарождения теплоты“.
Выражения такого рода можно найти почти на каждой странице книги г. Брандиса. Во втором из его названных сочинений он уже не до такой степени сплошь вплетает в свои отдельные толкования теорию воли, — вероятно, исходя из тех соображений, что она, эта теория, в сущности метафизична; однако он вполне ее удерживает и даже, в тех случаях, где на нее ссылается, высказывает ее тем определеннее и яснее. Так, в § 68 и след. он говорит о „бессознательной воле, которая неотделима от воли сознательной“ и которая служит primum mobile всякой жизни, как растения, так и животного, поскольку у них определяющим началом всех жизненных процессов, выделений и т. п. являются обнаруживающиеся во всех органах влечение и отвращение. — § 71: „Все судороги доказывают, что проявление воли может совершаться и помимо отчетливой способности представления“. — § 72: „Повсюду мы наталкиваемся на изначальную таинственную деятельность, которая, подчиняясь то возвышенной и гуманой свободной воле, то животному влечению и отвращению, то простым, скорее растительным, потребностям, пробуждает в единстве индивидуума различные виды деятельности, для того чтобы проявить себя“. На стр. 96: „Какое-то творчество, какая-то изначальная таинственная деятельность сказывается в каждом проявлении жизни“… „Третьим фактором этого индивидуального творчества является воля, самая жизнь индивидуума“… Нервы служат проводниками такого индивидуального творчества: чрез их посредство изменяется форма и состав соков — сообразно с тем, что́ испытывается: влечение или отвращение. На стр. 97: „Ассимиляция поступающей извне материи… образует кровь,… это не есть ни всасывание, ни просачивание органической материи,… нет, повсюду единственным фактором явления оказывается творческая воля, жизнь, несводимая ни к какому роду известного нам движения“.
Когда я писал это в 1835 году, я был достаточно простодушен для того, чтобы серьезно верить незнакомству г. Брандиса с моим сочинением: иначе я не стал бы упоминать здесь его писаний, потому что в таком случае они представляли бы собою не подтверждение, а только повторение, частное применение или развитие моего учения в данном пункте. Но я думал, что смело могу положиться на его незнакомство со мною: он нигде обо мне не упоминает, — а если бы он меня знал, то литера-
